На день погребения моего (ЛП)

 — Словно эти венецианские художники видели вещи, которые мы больше не можем увидеть, — сказал Хантер. — Мир призраков. Фантомов. История захлестывает, Наполеон, австрийцы, сотни форм буржуазного буквализма и его окончательное воплощение — турист, они, должно быть, чувствуют, что находятся в осаде. Но задержись в этом городе на некоторое время, прислушайся к своим ощущениям, не отвергай ничего, и ты начнешь видеть их повсюду.

   Спустя несколько дней, в Академии, словно продолжая мысль, он сказал:

  — Тело, это — еще один способ развить тело.

  — В скрытый в нем дух...

 — Но не отрицать тело, переосмыслить его. Даже, — он кивнул на картину Тициана, висевшую на дальней стене, — если это «на самом деле» просто разного рода грязь, толстым слоем нанесенная на холст, переосмыслить ее как свет.

 — Сделать более безупречной.

 — Не обязательно. Иногда — сделать ужаснее, смертной, страдающей от боли, деформированной, даже разъятой на части, разбитой на геометрические поверхности, но всякий раз, пока продолжается процесс, она выходит за свои пределы...

За ее пределы, догадалась Далли. Она пыталась следить за нитью мысли, но с Хантером это было нелегко. Однажды он рассказал ей историю, которую она фактически уже слышала, когда-то в виде сказки на ночь ее рассказал Мерль, он считал это притчей, возможно, первой зафиксированной притчей об алхимии. Притча была из «Трактата о детстве Иисуса по Фоме», одного из множества отрывков Священного Писания, который ранняя церковь не захотела включить в Новый Завет.

— В детстве Иисус был буяном, — рассказывал ей Мерль, — одним из тех трудных подростков, с которыми ты вечно водила компанию, хотя нельзя сказать, что я возражал, — пока она сидела в кровати и искала, чем бы в него запустить, — часто устраивал эти юношеские выходки: лепил мелких животных из глины и оживлял их — птиц, которые могли летать, говорящих кроликов и тому подобное, родители просто с ума сходили, не говоря уж о местных взрослых, которые постоянно приходили жаловаться: «Скажите Иисусу, чтобы был осторожнее». В один прекрасный день он отправился с друзьями на поиски неприятностей, в которые можно было влипнуть, случайно проходили мимо красильни, где все эти кувшины с красками разных цветов, и рядом стопки одежды, все рассортированы и готовы для покраски, Иисус сказал: «Взгляните на это», схватил всю одежду в большую охапку, пока красильщик кричал: «Эй, Иисус, помнишь, что я тебе говорил в прошлый раз?», потом красильщик бросил все свои дела и побежал за мальчиком, но Иисус был слишком проворным для него, пока никто его не остановил, он подбежал к самому большому кувшину, с красной краской, бросил туда всю одежду и со смехом убежал прочь. Красильщик кричит «караул», рвет свою бороду, мечется по двору, он видит, что источник его существования уничтожен, даже друзья-отморозки Иисуса думают, что в этот раз он зашел слишком далеко, но тут приходит Иисус, поднимает руку, как на картине, невероятно спокойный:

 — Успокойтесь все, — и начинает доставать одежду из кувшина, и что бы ты думала — каждая вещь оказывается того цвета, которого, как предполагалось, она должна быть, не только цвета, но еще и точного оттенка, так что ни одна домохозяйка не смогла бы придраться: «Я хотела лаймово-зеленый, а не ярко-зеленый с желтоватым отливом, ты что, дальтоник?», нет, на этот раз каждый предмет одежды — именно того идеального цвета, который для него предполагался.

— На самом деле мало отличий, — всегда казалось Далли, — от той истории про Сошествие Святого Духа из «Деяний Апостолов», включенных в Библию, но там не про цвета, а про языки, Апостолы собираются в одном доме в Иерусалиме, как ты помнишь, Святой Дух нисходит, словно сильный ветер, языки пламени и такое прочее. Парни выходят на улицу и начинают проповедовать толпе снаружи, болтая на разных языках — там были Римляне и Иудеи, Египтяне и Арабы, Мессопотамцы и Каппадокийцы, и народ из Восточного Техаса, все они ожидали услышать всё тот же старый Галилейский диалект, но вместо этого каждый с удивлением услышал, что на этот раз Апостолы говорят с ним на его родном языке.

   Хантер понял, о чем речь:

— Да, это искупление, не так ли: ты ожидаешь хаос, а вместо этого получаешь порядок. Обманутые надежды. Чудеса.

Однажды Хантер объявил, что переключается на ночные пейзажи. После наступления сумерек он начал уходить из номера с оборудованием, чтобы полностью посвятить себя ночной работе. Далли изменила свой распорядок дня, чтобы подстроиться под него.

 — А этот венецианский свет, о котором ты всё время говорил?

— Увидишь. Там ночной свет, для его изображения понадобится аквамариновая лассировка. Ночная влага в воздухе, неясные очертания и лучи, и россыпь звезд на небе, искусственный свет отражается в рио, и самое главное, конечно же, луна...