На день погребения моего (ЛП)

 Как зачастую случалось здесь, он превратился в живую частицу пустыни — жестокий, целомудренный, не запятнанный рефлексией. Нельзя было с точностью сказать, как это произошло — наследственное безумие, тайные агенты из-за одного из горизонтов, влияние шамана поближе к дому — в один прекрасный день, хотя он никогда носу не высовывал из пустыни Такла-Макан, он объявил, словно побывав на высоте, не достижимой где-либо на Земле, о беспощадно подробном видении северной Евразии, о потоке света, врывающегося единой грандиозной радугой с запада Манчжурии в Венгрию, о беспредельности, которую нужно спасти от Ислама, Буддизма, Социал-Демократии и Христианства и объединить под властью единого Шаманского правителя — не его самого, а «Того, кто грядет».

Обнаружение Дузрой пулемета Максима модели IV, о чем подполковник Хафкорт надлежащим образом телеграфировал в Уайтхолл (открытым текстом, к их досаде) «едва ли можно было назвать среди вселяющих надежду событий в свете Пан-Туранских надежд». Отдаленные ламаистские монастыри, движущиеся караваны, телеграфные станции у значимых скважин начали падать, скошенные неумолимой ударной волной откровения, которое до тех пор мало кто, если вообще кто-либо, понимал, а многие просто объясняли всё известным пристрастием Дузры к опиуму, марихуане и различным местным сивушным маслам, по отдельности или в сочетаниях, обладающим названиями и безымянным. Интересы Англии, России, Японии и Китая в этом регионе, не говоря уж о Германии и Исламе, в глазах многих были переплетены уже слишком замысловато, чтобы можно было следить за развитием событий. Теперь, когда к Большой Игре присоединился еще один игрок —  Пан-Тюркизм, помилуйте, уровень запутанности для многих кукловодов Внутренней Азии стал слишком ужасающ, психические дефекты в конторе полковника Прокладки оказались, возможно, наиболее наглядными — все эти полуночные взрывы, таинственные случаи галлюцинаций, подлинная невидимость и уходы без предупреждения с истошным воем через арки из грязи на просторы, где разгуливал ветер, навсегда.

—  Они думают, что уходят, чтобы присоединиться к некоему духовному отряду, —  доверительно сообщил Муштаку Чингиз, денщик Полковника, во время одной из их ежедневных встреч на базаре. — Они не в состоянии понять, что он — не новый Мадали или хотя бы Намаз, это —  не новый газават, он не собирает армию, которая должна следовать за ним, он презирает людей, всех людей, отсылает прочь любого, кто мог бы стать адептом, это его чары и сила его судьбы. Грядущее произойдет не в обычном пространстве. Европейцам будет очень сложно нарисовать его карту.

  — Отвергнутые адепты зачастую становятся опасны.

 — Это — один из многих способов, которыми он привлекает свою смерть. Он вручает заряженные револьверы как личные подарки. Во всеуслышание оскорбляет тех, кто утверждает, что любит его сильнее всех. Является пьяным в мечеть во время молитвы и ведет себя наиболее грешно. Ничто из этого не имеет значения, поскольку он —  предтеча, который должен будет уступить дорогу Истинному. То, как он это сделает, не столь важно, важнее — сроки.

— Ты часто посещаешь шамана, Чингиз?

  — Он — и твой шаман, Муштак.

  —  Увы, я слишком стар для таких приключений.

— Муштак, тебе тридцать. Кроме того, у него есть запасы лесных грибов, которые по его распоряжению ищут сборщики, ведомые своими духами-покровителями, в районах Сибири, о которых не знают даже немцы. Это принесет тебе намного больше пользы, чем ядовитая мякоть южных орехов.

—   Конечно, это будет совсем другое дело.

В один прекрасный день появился знаменитый уйгурский смутьян Аль Маар-Фуад в английском охотничьем твидовом костюме и войлочном берете набекрень, и произнес нечто вроде ультиматума, в котором можно было заметить сложности с превокальным r, типичные для высшего класса Британии.

—   Пгиветствую, джентльмены, в этот Славный Полдень!

 — Ей-богу, он прав, Муштак, мы снова потеряли счет времени. Одет как-то слишком с иголочки, не правда ли, как для вождя клана в здешних краях?

—  Я здесь, чтобы вручить сообщение от своего хозяина Дузры, —  свирепо заявил Уйгур, размахивая древним дробовиком Грининга, на меди которого были вырезаны священные надписи на арабском. —  А потом я собираюсь поохотиться на гябчика.

  — Любите всё английское, сэр, не так ли?

  — Люблю Великую Бгитанию! Лорд Солсбеги — моя голевая модель!

Оберон Хафкорт размышлял о том, что здесь —  единственное место на земле, в котором летаргия души может накатывать спазмами. С усилием изобразив то, что, как ему казалось, было довольной улыбкой:

— От имени правительства Ее Величества предоставляем себя к вашим услугам, сэр.

  —  Пгавда? Вы сегьезно?

  —  Всё, что в наших силах.

— Тогда вы должны сдать гогод Дузве.

  — Хм..., я не уверен, что сдача города — то, что нужно, понимаете...

  — Ну-ну, вы не обманете стагого тогговца вегблюдами.

  — Вы уже говорили с кем-нибудь из русских? Или китайцев?

—  Китайцы - не пгоблема. Мои Главные Интегесы лежат совсем в дгугом напгавлении.