На день погребения моего (ЛП)

В сумерках они приблизились к огромной воздушной флотилии. Тайга внизу затихла, словно начала склонять голову перед часами тьмы и сна. Сочащегося дневного света было достаточно, чтобы увидеть небо, усеянное огромными грузовыми дирижаблями без экипажа, застывшими на разной высоте, закат подсвечивал тонкую гравировку колец нагрузки и такелажной оснастки, грузовые сетки и нагруженные паллеты качались на усиливавшемся вечернем ветру, у каждого дирижабля — свой особый корпус, одни — идеальной сферической формы, другие — продолговатые, как арбузы, польские колбасы или дорогие сигары, или обтекаемой формы, как океанская рыба, квадратные или остроконечные, или накрепко сшиты вместе в форме звездного многогранника или китайских драконов, массивные, полосатые или в штриховку, желтые или багровые, бирюзовые или пурпурные, несколько аэростатов более новых моделей оснащены двигателями в несколько лошадиных сил, которые то и дело выдыхали сияющий пар — ровно столько, чтобы оставаться на месте. Каждый аэростат был привязан стальным кабелем к подвижному составу внизу, ехавшему по своей собственной колее, ведя свой поддерживаемый груз в разных направлениях по всей карте Евразии —  мальчики видели, что наиболее высоко висящие аэростаты флотилии приближались к своду тени Земли, затем быстро спускались и парили среди лакированных обитых шелком боков других аэростатов, и наконец —  резко падали, устремлялись вниз, на сельский ландшафт, чтобы избавить его от обыденного света. Вскоре нельзя было рассмотреть ничего, кроме земного созвездия красных и зеленых габаритных огней.

—  Что вверху, —  заметил Майлз Бланделл, — то и внизу.

Медленно, как Божье правосудие, начали поступать отчеты с Востока — всё это казалось непостижимо восточным, словно бесчисленные мелкие бои незамеченной войны наконец-то воплотились в форме одного большого взрыва, в почти музыкальном крещендо величия, с которым обычно можно столкнуться только во сне. Со временем, словно из проявительной ванны, начали появляться и циркулировать фотографии... потом —  копии копий, немного спустя деградировавшие почти до новейших образцов абстрактного искусства, но не менее шокирующие: девственный лес, абсолютно каждый ствол ободран до белого, взрывом повернут на немыслимые девяносто градусов, всё расплющено на многие мили. Единственной реакцией Запада было притихшее недоумение, даже среди известных дураков-балаболов. Никто не решился бы сказать, что хуже: то, что такого никогда не случалось прежде, или что такое случалось, но все силы истории сговорились никогда не фиксировать подобные явления, а потом, демонстрируя дотоле незаметное чувство гордости, хранили молчание.

Что бы там ни произошло, это событие само заявило о себе, начавшись в верховье реки у поселка Ванавара и с гулом несясь на запад со скоростью шестьсот миль в час, сквозь светлую ночь, от одной сейсмологической станции к другой, по всей Европе к Атлантике, проявляясь через почты, маятники, универсальные шарниры, тонкие стеклянные нити, пишущие на закопченных рулонах, с точностью часов медленно ползущих вниз, на иглы света на обшивке из бромида серебра — это было доказательство... в далеких городах Запада разгоралось «чувствительное пламя», иногда — одушевленное, ныряющее, делающее реверансы, слабо дрожащее на почти эротической грани угасания. Возникали вопросы относительно временных рамок, «синхронности» события. Люди начали проявлять живой интерес к Специальной Теории Относительности. С учетом инертности записывающих устройств и зеркал, время транзита в фокусирующих линзах, небольшие изменения скорости движения бромсеребряной бумаги, ошибка в показаниях сейсмографа, более чем захваченного врасплох «мгновением», в которое дотоле невообразимое количество энергии ворвалось в уравнения истории.

— Мощность равна площади по кривой зависимости концентрации от времени, — казалось профессору Гейно Вандерджусу, —  чем короче «мгновение», тем больше амплитуда —  это начинает напоминать сингулярность.

Другие были менее сдержанны. Не Чернобыль ли это, звезда Апокалипсиса? Бессчетные миллионы конницы беспрецедентным образом разорвали степь, единым потоком устремившись на запад? Немецкая артиллерия секретного образца, более мощных параметров, чем когда-либо могла заподозрить какая-либо военная разведка? Или что-то, что еще не произошло, столь далеко выходящее за рамки опрятной системы взглядов, установившейся в Европе, что лишь казалось, что событие произошло в настоящем, хотя на самом деле оно берет свое начало в будущем? Проще говоря, не сжалась ли в одном этом событии всеобщая война, на пороге которой Европа стояла этим летом и осенью?