На дне

Шамиль грозно исподлобья на своего посмотрел, и тот назад отступил и мне кивнул.

— За мной иди. До утра в кладовке посидишь.

Я на Славика посмотрела и, тяжело выдохнув, пошла следом за бородатым, он мне дверь открыл в каком-то сыром узком помещении, заставленном банками с консервами, и, втолкнув внутрь, закрыл дверь снаружи.

Руки продолжали дрожать и в кармане платья ключ. Если бы они его увидели, то это, наверное, был бы конец. Я пошарила по полкам и спрятала ключ за банками. Значит, дети не автобусе. И я даже не знаю хорошо ли это или нет. Внутри теплилась еще какая-то призрачная надежда на то, что Максим спрятал детей, и они в тепле и не голодны. Какая-то часть меня искренне в это верила. Не могла я смириться с тем, что он одичал настолько… что не помнит, как сильно любил свою маленькую принцессу. Как был ей долгое время и мамой, и папой.

Закрыла глаза и опустила голову на руки. Сама не заметила, как задремала. После страшной бессонницы, мучавшей меня все эти дни, я впервые заснула. Вскинула голову от того, что дверь отворилась. Не успела прийти в себя и даже проснуться, как меня схватили за шкирку, за волосы и впечатали в стену с такой силой, что потемнело перед глазами.

— Ты что сделала, дура? Что сделала, мать твою? И мне что, бл*дь, с этим делать?

Глаза в глаза и жутко от того, что его трясет от ярости так, что руки, сжимающие меня, дрожат.

— Чего ты лезешь, бл***дь? Какого хрена? Просто сиди в комнате. Это так сложно? Отвечай. Сложноооо?

— Сложно, — выплюнула ему в лицо. — Сложно. Ты не говоришь, где дети. Ты… ты истязаешь его… ты… ты людей убиваешь… женщин… как сидеть?

— Молча, — мрачно прорычал мне в лицо и, схватив за руку, поволок на улицу. Вытянул во двор туда, где сидела толпа дружков во главе с самой главной мразью — Шамилем. Толкнул в спину к дереву.

— Зарезать она его хотела. За то, что меня убить собирался.

Ухмыльнулся и пнул меня снова в спину.

— Дура-баба.

— Точно дура, — заржали дружки, но не их главарь, он то на меня, то на Максима посматривал.

— Так накажи за своеволие. Убила б — обмен бы не состоялся. Пусть знает свое место. Строптивая баба у тебя. Не воспитал ты ее по-нашему. Сразу видно, долго среди этих жил. Обрусел совсем. — закурил и ногу на ногу закинул. — Сегодня заложника зарезать хотела — завтра из нас кого-то.

— Шкуру с нее спущу. Не посмеет больше, — процедил Максим и теперь уже сильно толкнул к дереву, так, что я невольно обхватила ствол и, зажмурив глаза, прижалась к нему всем телом. Услышала звон метала и, скорее, догадалась, что мой муж снял ремень со штанов.

— Смотри не забей, а то к кому от Джанан бегать будешь?

Теперь усмехнулся Шамиль, а я закусила губу и приготовилась. До последнего надеялась, что не ударит… Он ударил. Не знаю, насколько сильно, но у меня потемнело перед глазами.

— Сказал, чтоб в комнате сидела?

И удар.

— Сказал, чтоб никуда не лезла?

Еще один, и по спине судорога от боли прошла.

— Сказал, чтоб сюда не ехала?

Затошнило и спазм к горлу подступил, застонала, и слезы выступили на глазах.

— Сказал, чтоб мне никогда не перечила?

Несколько раз подряд ремень на спину опустил, и меня потом прошибло и колени задрожали, ногти о ствол сломала и щеку счесала, когда дергалась.

— Хватит, Аслан. — голос Шамиля до боли резанул по нервам. — Что с них баб возьмешь. Дуры они и есть дуры. Хорош.

Услышала, как ремень на землю швырнул.

— Пусть Дагмара займется ею. Уберите на хер.

А я отстраниться от дерева не могу, кажется, руки разожму и упаду на землю. Спина не просто болит, ее ломит от боли. Как будто одновременно несколько синяков взбухли, и кожа до мяса слазит. Все же поднял руку, а обещал никогда… обещал. Ни одно обещание ничего не стоит. Ложь. Каждое слово. Ненавижу его. Как же я его ненавижу.

— Когда Радмира привезут?

— Через час.

— Пусть Васю этого хренова готовят на обмен. Как говоришь фамилия твоя? Ты, свинья. Отвечай.

— Говоров… Василий Говоров.

Я судорожно сглотнула и приоткрыла глаза… Максим скрыл настоящее имя Изгоя и… его сейчас освободят… обменяют на какого-то Радмира.

А я опять больше ничего не понимаю. Ничего, кроме боли от ударов.

— Дура. Зачем Аслану перечишь? Жить надоело?

Дагмара смазывала мои раны жирной мазью, а я смотрела перед собой и ничего не слышала, ничего не осознавала, не готова была осознать. Кроме ощущения полной прострации и непонимания того, что происходит. Как будто я иду босыми ногами по поверхности айсберга из заледеневшей крови и вдруг начинаю понимать, что там, внизу, под тоннами кровавой бездны километры черноты, и я и на десятую долю не представляю, насколько она ужасна. За окнами было на удивление тихо. Иногда раздавались голоса боевиков. Они негромко разговаривали, и я поняла, что их не так уж много. Остальные, судя по всему, поехали на тот самый обмен вместе с Асланом. Я слышала, как отъехала машина.

— Чего молчишь? Гордая? Здесь она быстро исчезнет, гордость твоя.

Я не хотела ей отвечать. Ни с кем из них мне говорить не хотелось. Склонила голову на руки и прикрыла воспаленные веки. Если Изгой освободится, то у детей есть шанс выжить.