На дне Одессы

Яшка говорил долго, убедительно, щедро уснащая свою речь трехэтажными ругательствами и, когда кончил, то остановился перед Надей и посмотрел на нее. Он был уверен, что «логическая» речь его, гимн культу воровства, возымеет свое действие, и Надя поймет, как глупо относиться с таким предубеждением к ворам — к людям, которые не хотят голодать и влачить жалкое существование, а жить в полном удовольствии. Но он ошибся. Она, хотя в душе и соглашалась с некоторыми его доводами, но не вполне, и сидела, по-прежнему закрывшись руками и всхлипывала.

Яшка пришел в ярость. Он взвыл, как зверь, подскочил к ней с кулаками, сильным ударом ноги опрокинул ее вместе со стулом на пол, смял под собой и стал истязать. Он душил ее, кусал, рвал зубами ее платье, топтал ногами.

Надя не защищалась. Она лежала на спине с закрытыми глазами и покорно принимала удары.

В несколько минут она сделалась похожей на биток. Юбки и кофта на ней были разорваны в клочья, плечи и руки искусаны, покрыты синяками и по лицу и груди ее текла кровь.

Но вот ярость у Яшки прошла. Он посмотрел на Надю и содрогнулся. Она лежала без движения, жалкая, истерзанная.

Ему сделалось вдруг жаль ее. Он почувствовал, что любит ее и припал к ней.

— Наденька, — заговорил он торопливо со слезами в голосе. — Прости. Я же не хотел тебя бить. Вот как перед Богом. Ты сама довела меня до этого… Ну что ж, если я — вор? И у меня душа есть.

Надя открыла вспухшие глаза и печально посмотрела на него. Яшка поцеловал ее, осторожно поднял с пола, усадил на стул и полотенцем стер с ее лица и груди кровь.

Надя снова печально посмотрела на него, покачала головой и стала тихо всхлипывать, как ребенок.

Яшка, не зная, каким образом загладить свою вину, бросился перед нею на колени и забормотал:

— Прости! Пожалей меня, гнусного вора. Я же люблю тебя. Душу отдам за тебя. Я много страдал. Погляди — какой я несчастный!

Пробормотав это, Яшка руками и зубами сорвал с себя грязную сорочку и обнажил торс.

Глаза Нади при виде его оголенного торса широко раскрылись и наполнилисы ужасом. Торс его был похож на горящий фонарь. Он весь был испещрен, как иероглифами, красными, плохо зажитыми рубцами. В некоторых местах на нем чернели синяки и кровоподтеки.

И как она до сих пор не обратила на это внимания?

— Видишь? — жалобно спросил Яшка.

— Кто это? — спросила она испуганным шепотом, перестав всхлипывать.

— Люди, — ответил он, задыхаясь. — Всю кровь они у меня вытянули. У меня теперь ни капли крови… Когда мне было 11 лет, я хотел попробовать апельсин. До тех пор я ни разу еще не пробовал апельсина. Я хотел знать, какой в нем вкус. И вот, когда биндюжники провозили через таможенную площадь ящики с апельсинами, я разбил один ящик камнем и апельсины посыпались. Я поднял один и стал грызть его. Боже, какой сладкий он был! Я грыз его и совсем забыл, что вокруг меня делается. В это время меня окружили биндюжники, повалили на землю и стали резать кнутами и топтать ногами. А я был тогда маленький, худенький, слабенький… А сколько раз меня угощали селедкой! Знаешь, что такое селедка? Резина такая. Раз ударить ею, то дух захватывает…

— Бедный, — прошептала Надя.

Она обвила его шею руками и притянула к своей груди его голову.

Глаза у Яшки просветлели.

— Бедный? — повторил он, словно не доверяя своему слуху. — Правда твоя. Пожалей же меня, полюби. Меня никто не любил и не любит. Будь мне заместо сестры и матери.

Яшка высвободил свою голову из ее рук и стал покрывать их поцелуями.

XII ЗВЕРЬ С ЗЕЛЕНЫМИ ГЛАЗАМИ

После описанной сцены Надя окончательно помирилась с Яшкой, полюбила его, согласилась с его оригинальными взглядами на людей, честный труд и жизнь, и искренне уверовала в то, что:

— Не украдешь, сыт не будешь.

Яшку такой поворот в ее взглядах чрезвычайно радовал. Он чувствовал такое облегчение, точно с него сняли кандалы.

Он перестал стесняться ее. И сподручные его блотики (воришки), принося теперь Наде сбатанные им кожухи, кринки с молоком, клетки с квочками и чемоданы, не говорили больше:

— Яков Иванович купил и послал вам.

Надя с течением времени, к большому удовольствию Яшки, стала даже входить в его интересы, радовалась, когда день у него выдавался удачным, и заставляла его рассказывать, как он сбатал то или другое.

Яшка рассказывал, а она так и покатывалась. А он мастерски рассказывал. Он был большой комик.