На Днепре (Роман. Рассказы)

Там стоял молодой рабочий с ребенком на руках. Сморщив заплаканное личико, ребенок тянулся ручонками к конфетке, но торговец дорого просил, и рабочий колебался. Абрамович схватил горсть леденцов, сунул их ребенку и швырнул торговцу деньги. Забыв о жажде, он пошел дальше. Вдруг ему показалось, что его окликнули. Он нехотя оглянулся. Его догоняла незнакомая женщина.

— Простите, — смущенно сказала она, — это вы только что принесли письмо? Вас видела соседка.

Ее матово-черные глаза смотрели на доктора испытующе и с затаенной радостью. Грудь часто вздымалась. Из-под верхней, чуть вздернутой губы виднелись ровные белые зубы. Лицо показалось доктору знакомым.

— Да, я, — неохотно ответил он. — А что?

Глаза женщины заискрились.

— Вы, может быть, зайдете ко мне? — предложила она. — Я — Мирра Исаевна. Хотелось бы расспросить вас про вашего командира.

Лишь теперь Абрамович вспомнил фотографическую карточку в комнате Божко. Приветливо улыбаясь, девушка протягивала ему руку. Он испуганно отстранился, словно эта рука собиралась втянуть его назад в жизнь.

— Нет, нет… зачем? — неприязненно пробормотал он. И тут же сурово добавил: — Никуда я не пойду.

Мирра дотронулась до его руки и одновременно повернулась к ожидавшей ее в сторонке девушке:

— Чего вы там стоите одна? Идите сюда!

Та вздрогнула. Абрамович заметил, что у нее были заплаканные глаза. Сделав над собой усилие, она тихо ответила:

— Доберусь сама… Я найду… — И, отвернув грустное лицо, побрела дальше.

— Такое несчастье! — сказала Мирра, — Она бежала от погрома, всех родных убили у нее на глазах… Уже три раза она пыталась покончить с собой. Я ее не отпускаю ни на шаг.

Абрамовичу вдруг стало стыдно. Он как-то обмяк и молча поплелся за Миррой.

Она оживленно рассказывала о себе, о своей работе в военном госпитале, где встретилась с Божко после Февральской революции и давала ему первые уроки политграмоты. Она напишет ему, и пусть доктор передаст еще на словах, что она ждет назначения в ревком коростенского фронта.

— Посмотрю я на своего ученика, как он справляется с работой! — лукаво прибавила она. — Хороший он!.. Правда? Простой, но хороший!

А вот ее дом. Доктор непременно должен зайти… Это ее комната. Он может передохнуть здесь с дороги, а она тем временем сбегает в комитет. Там как раз решается вопрос о ее переводе.

Она поспешно опустила штору. В дверях она задержалась.

— А где же та?.. Неужели еще не приходила? — Она имела в виду девушку, которую не оставляла мысль о самоубийстве. — Не стряслось бы чего с ней. Вот горе-то!

Она растерянно развела руками и скрылась за дверью.

6

Как сквозь сон, слышал доктор удалявшиеся шаги. В оцепенении сидел он посреди чужой комнаты и долго разглядывал висевшую над опрятно убранной кроватью фотографическую карточку командира полка.

Он задремал, но, услыхав шаги, очнулся. В комнате стояла девушка, которую он видел с Миррой на улице. На плечах у нее был шарф. Она недружелюбно посмотрела на него, очевидно, недовольная тем, что застала его здесь: он ей мешал, как и она мешала ему. Девушка стала у окна спиной к доктору. Ее пальцы то судорожно перебирали складки застиранной кофточки, то путались в бахроме спадавшего с плеч шарфа.

Она, казалось доктору, вела себя так же, как он сам только что. Он отвернулся, удивляясь неприязни, которую испытывал к девушке. Отчего бы это? Два человека задумали одно и то же — им бы сочувствовать друг другу. Но вот они в одной комнате, оба решили покончить с собой — и как тягостно каждому присутствие другого!

Он услышал, что девушка у окна плачет, и с ужасом уставился на нее. В ее всхлипываниях он слышал свой собственный плач. Растерянный, он встал и принялся шагать по комнате. Девушке показалось, должно быть, что он собирается ее утешать.

— Не нужны вы мне! — крикнула она. — Вы мне противны!.. Вы дали сегодня леденцов плачущему ребенку… Но мне наплевать на вас! Погромщики могли бы то же самое сделать!.. Уходите! Все вы звери…

Абрамовичу опять почудилось, что эта несчастная девушка повторяет вслух его мысли. Вынуть из кармана револьвер и выстрелить в себя было легко — легче, чем до сих пор казалось, — сущий пустяк. «Но между безвольным самоубийцей и человеком, который страдает, борется, терпит поражения и опять борется, — подумал он, — столько же общего, как между трухлявой соломой и чистым зерном. Что же делать?»

В первый раз за эти дни он вспомнил про госпиталь, про тяжело раненного Абе, про приземистого Птаху, горячо просившего отрезать ногу пониже, про других ребят в полку, так упорно боровшихся за жизнь. В первый раз за все это время его потянуло к ним.

7

Через три дня Абрамович опять стоял у операционного стола. Вечером он и Божко сидели на ступеньках опустевшего каменного дома. У комполка в руках было письмо Мирры Исаевны.