На дороге стоит – дороги спрашивает

– Еремей, окстись! Ври, да не завирайся. Его природа, его достоинства – исключительно целебные свойства. Звучит вроде бы насмешливо, а между тем у лопуха и листья, и корни врачуют. О масле репейном я уже доложил вам. Листва же репейника утоляет мышечную боль, облегчает боль в суставах.

Глаза Еремея стали наливаться кровью:

– А я говорю, репейное масло необходимо для смазки осей в особо точных приборах.

– Вспомни, Еремей, у Чехова в «Трёх сёстрах» твой однофамилец, капитан Солёный, так же со злостью настаивает: «А я говорю чехматша». О разном они говорят: Чебутыкин о черемше, Солёный о чехматше…

– Только не спорить, – взвился Еремей.

– Да, чего тут спорить, – саркастически, со смехом подхватил Костя на лету реплику Еремея и врезал, раздосадованный упрямством Солёного, как говорится, по полной:

– Ясное дело: репейное масло главным образом используется для смазки оптических осей, а деревянное, гарное, масло гонят из таких дубарей, как ты, Еремей.

– Га-га-га! Га-га-га! – громко загоготал Алексей Сергеевич.

В глазах Еремея забегали злые, дьявольские огоньки – синий, красный, фиолетовый. Он напыжился, сжал кулаки и прошипел:

– Ты так! Дубарём обзываешь!

Резко, со свирепым выражением лица, на котором выделялась на покрасневшей физиономии белая пуговка носа, двумя кулаками толкнул Костю, и тот от неожиданности рухнул на стоявший у него за спиной диван. Еремей вцепился своими пальцами-коротышками в горло приятеля. Алексей Сергеевич, видимо, полагая, что шутят ребята, продолжал гоготать:

– Га-га-га!

Дело между тем обретало не шуточный оборот. Еремей продолжал душить приятеля – тот уже хрипел, глаза его закатились. Секунды промедления и – неизбежная смерть от удушья. Алексей Сергеевич решительно двинулся к дивану, где уже не в силах был сопротивляться Константин. Он рывком, схватив Еремея за волосы, оторвал от горла полуживого Константина… В руках учителя остался клок волос Еремея.

– За что, Лёша? Больно ведь! – взвыл по-волчьи Солёный.

– Опомнись, Еремей. Ты едва не задушил Костю.

– Мало ему за дубаря! Другой раз задушу, увидите.

Алексей Сергеевич, осознав случившееся, не слышит Еремея. Он говорит, и голос его дрожит от волнения.

– Мы здесь, в сущем мире, временные жители и равны как души господни. Каждый из нас обязан, перед Богом обязан, относиться к другому равному существу, как к самому себе.

Помолчал и произнёс сурово, бесстрастно, так зачитывают приговор:

– Константин не покушался на твою жизнь. Божье право на его стороне. До тех пор, пока не доказана злонамеренность или подлая глупость, покушаться на расправу – значит совершать преступление. Еремей, ты совершил преступление… при свидетеле.

– Это факт, я был на волосок от смерти. Он просто-напросто готов был меня удушить, – проговорил смертельно-бледный Завидонов.

Наступила долгая мрачная пауза. Начавший приходить в себя Константин заговорил первым:

– Психопатический срыв, а на деле покушение на убийство. С чего бы это, а? – жёстко, безапелляционным, прокурорским, не адвокатским тоном изрёк юрист Завидонов. – Ответ в конце концов найдётся. Мне сейчас и навсегда ясно – Еремею я никогда не доверюсь ни в чём. Он как человек, как личность перестал в этом мире существовать для меня. В кого теперь вцепится этот репей? Впрочем, далеко ходить не следует. Репей уже вцепился в свою жертву. Берегитесь, Алексей Сергеевич, то бишь Лёша, – так всё чаще прилюдно Еремей стал называть нашего школьного учителя.

– Прощайте, – и Костя, не сказав больше ни единого слова, вышел, хлопнув дверью.

Репей-Еремей вскоре стал чем-то вроде ассистента, ретивого помощника, услужливого приятеля при личности историка-краеведа Алексея Сергеевича Ухова. Еремей по-прежнему своего благодетеля, невзирая на солидную разницу лет, на украшающий Ухова букет регалий и государственных наград, почитание сильных мира сего, амикошонствуя, называл в обществе и в кругу приятелей Лёшей. Репей есть репей, наглое существо.

Появление нежданно-негаданно в дачной деревне Усково Еремея Солёного поставило Константина Петровича, человека в годах, профессора, заведующего кафедрой, автора многих книг по юриспруденции, повестей, пьес, рассказов, в положение наитруднейшее. Известно, за давностью лет списываются, как бы прощаются даже тяжкие преступления. Еремей Солёный, можно легко предположить такое, и прибыл в Усково за этим.

Ведь формального, законного разбирательства не было. Всё ограничилось перепалкой-обменом взглядами на происшедшее трёх его участников. Но Константин свой личный приговор вынес и вслух произнёс его тогда же, по горячим следам едва не произошедшего убийства. Стало быть, ему и только ему дано право пересмотреть, оставить в силе или отменить за давностью этот приговор.