На дороге стоит – дороги спрашивает

– Устройство сие не моё изобретение, – попытался было Завидонов отмахнуться от Еремея с его очередной порцией восторгов по поводу талантливости хозяина усадьбы.

– Ты не отпирайся, старик, не журись. Плетёнка на усадьбе – это твоё ноу-хау. Другие не знают, что делать с отходами. Ни у кого такого в вашей дачной деревне не видел.

– Когда успел всех обойти, – буркнул себе под нос Константин, а гость, будто не слыша его бормотания, продолжал восхищаться изобретением Кости Завидонова.

– В дальнем, непарадном, углу участка кольев набил по кругу, оплёл ветками, получил что-то вроде большущей корзины. Гляжу – и вход есть в твоё хранилище отходов. Собирай и вали сюда всё подряд.

Константин Петрович поморщился – в красноречии Еремея неглубоко спрятан был отголосок давней, никогда не оставлявшей его, Еремея Солёного, зависти: «Жена – хозяйка, каких мало, и красавица притом, годы почтенные ей нипочём; дача – загляденье; всех умней, всех ловчей Костя Завидонов, везунчик, и всё тут». В Косте же этой размашисто-разгильдяйской фразой Еремей оскорбил рачительного хозяина.

– Говоришь, вали всё подряд. Я отходы складываю в плетёнку с разбором, иначе неопрятная, вонючая свалка возникает ненароком.

Гость вопросил ёрнически:

– Сепаратор у тебя где-то запрятан, что ли?

– Знаешь, у меня здесь всё по старинке, всё больше личный, ручной труд использую. Накидаю, свалю в плетень всяческий сор, ржавые вёдра, кухонные отходы, пахучие экскременты и норовлю охапками да навильниками ботвы, сорняков, усохших стеблей укрыть слоем потолще это добро. Так и заполняется слоями плетёный короб. Пройдёт два-три года и готов к употреблению замечательный перегной. Как говорится, дёшево и сердито.

– Гляжу, твоей заботой могучий репей, как страж, возле плетёнки встал.

– Репейник явление природное, в заботе человеческой не нуждается. На пустырях, в бурьянах у старых дворов и заборов, у плетней, и забытых замшелых поленниц, и возле компостных устройств вырастают целые колонии репейника, и среди них великолепные экземпляры случаются. Проклюнулся по весне в двух шагах от того места, где мы стоим, лопушок размером с детскую ладонь, и вот нынче стоит красавец под два метра ростом. Колючих бутонов на разветвлённых цветоножках не сосчитать. Смотри, Еремей, какие у репейника привлекательные цветы – триколор. Играют, перемигиваются синие, красные, фиолетовые стрелки-лепестки. Никто не рвёт приманчивых, ярких цветов. Потянешься к цветку рукой, копья-щетинки, охраняющие сердцевину бутона, вопьются в подушечки пальцев. И этот триколор мне лично глаза колет.

Еремей смутился, потупил взор своих всегда не в меру смелых глаз, засопел сердито.

– Это ты зря вспомнил.

– Нет. Не зря.

Константин Петрович загадочно улыбнулся.

– А хорошую шутку, как ты говоришь хохму, я тогда вокруг этого самого репья, вернее сказать, насчёт репейного масла выдал на-гора.

– Не надо вспоминать, – внезапно покраснев, зло, угрожающе произнёс Еремей.

– Ты мне, Ерёма, не указчик. Возьму и расскажу всё от начала до конца. И про смазку оптических осей, всенепременно вспомню… Известно тебе, что головки репейника с колючими остьями способны обратить в колтун девичью косу и собачий хвост. Твоя голова, Еремей, и по виду, и по содержанию репью под стать. Ты должен это понимать, а если до старости ничего не понял, постарайся сегодня понять.

Об истории отношений Еремея Солёного и Константина Завидонова хочется сказать, переиначив Шекспира: «Нет повести печальнее на свете, чем их дружба – разрыв, пришедшиеся на двадцатое столетье».

Еремей-Репей лопушком наивным смотрелся всего года два-три после того, как слез с горшка. А дальше вскачь пошло у Ерёмы репейнистое развитие: с кем из мальчишек-приятелей не поладил, в ход без задержек пускает кулачки. Норовит в нос ткнуть и раз, и два, и три – до кровавых соплей, одним словом. Разумеется, сам много раз прибегал к маманьке с расквашенным носом. Та его шпыняла:

– Не реви, репей колючий.

Вид у Ерёмы задорный, на первый взгляд безобидно смешной. На миловидном мальчишеском лице задранный кверху пятачок-носопырка и горделиво приподнятый зад. Курносый Ерёмка вызывал у его приятелей желание нагловатую кривизну его носа выпрямить или даже вовсе сковырнуть с миловидного лица свинячий пятачок.

Ерёмка всегда был общителен, развязен и приставуч до наглости. Он затевал то одну, то другую игру, толком не зная правил, и, когда его поправляли, азартно спорил, не без скрипа, но терпели, так как заводила, даже такой дурашливый, необходим мальчишеской компании.