– Потом переоденешься, не прекословь, – говорила она ласково и твердо, усаживая меня на широкую, удобную для сортировки даров леса скамью. Лариса проворно перебирала содержимое корзины и понукала:
– Ты не молчи, Коля… Рассказывай, где прятался вот этот в бледно-коричневой моднющей шляпе красавец белый.
– Разумеется, в густой траве. Ползал на коленях, срезал выводок маслят и заметил его возле обросшего густой травой куста.
С подробностями рассказывал ей, где и при каких обстоятельствах углядел тот или иной достойный восхищения гриб, говорил о забавном, о переменах в знакомых ей грибных и ягодных местах.
Правда сущая, с пустой корзиной я никогда из леса не возвращался. Чтобы не выглядеть на деревенской улице неудахой с пустой тарой, соблюдал принцип: большие грибы – большая корзина. В раннюю грибную пору, когда в лесу сыроежки да лисички и ничего больше, цеплял на согнутую в локте руку небольшую лёгонькую корзиночку и налегке поспешал за любимыми мною лисичками. Обходил, по-хозяйски оглядывая светлые полянки и открытые солнцу проплешины в березовых рощах, где первыми из грибниц-мицелий являются на свет божий лисички. Ларисе доставляло особое удовольствие любоваться светло-рыжими лисятами. По лицу её блуждала улыбка счастья, когда я вручал ей лукошко с солнечными грибочками.
– Чистенькие, округлые, а цветом, как наши бубенчики.
Я вторил ей:
– В самом деле, совсем, как твои купавки.
У беды, известно, чёрный траурный цвет. В глазах её потемнело, чёрное застило белый свет. Неловко повернувшись, она зацепила ногой за угол груботканной дорожки и грузно осела на пол.
Перелом шейки бедра усугубил её без того тяжёлое общее состояние. Предстояла операция в почтенной столичной клинике. Консилиум счёл больную неоперабельной:
– Следует подтянуть до приемлемых параметров давление, сахар, гемоглобин и другое… На неделю-другую направим больную в терапевтическое отделение.
Молодой, лихой и с виду водитель санитарной машины взял с места в карьер. Наш сын на иномарке с трудом поспевал за ним, на спидометре свыше ста, разбитый асфальт огромной больничной территории. При такой доставке больной в терапевтический корпус всякое могло случиться. Известно, где тонко, там и рвётся. Больные ноги – следствие тромбофлебита. Оказалось, оторвался тромб, и, как только Ларису подняли на лифте в назначенную ей палату на шестом этаже начались, кризисные явления.
Давление то резко падало, то поднималось выше некуда. Я был возле неё, когда оторвавшийся и двигавшийся по кровеносной системе тромб перекрыл лёгочную артерию. Эмболия. Смерть от удушья последовала в считанные секунды. Она сознавала, что уходит из жизни, и сказала мне всё-всё прощальным красноречивым взглядом. Её твердая надежда на некое будущее я прочёл в этом взгляде. Она убедила меня всепобеждающей силой, необыкновенной энергией прощального взгляда, что благодарность и окормляющая душу любовь – сущность её духовного завещания. Тот безмолвный диалог – глаза в глаза – забыть невозможно. Это было обращение ко мне её души с призрачной, на глазах исчезающей границы между бытием и небытием. Взгляд её, повторюсь, обещал, провидел общение, перекличку наших бессмертных душ в будущем.
«Отдала Богу душу», вспомнил я, зачастую всуе произносимое и от этого обыденно звучащее, но заключающее, тем не менее, и в таком опрощении огромный смысл. Отдала Богу бессмертную душу свою, то есть своей душой вернулась к тому, кем душа и жизнь ей были дарованы при рождении; обратилась в бестелесное существо, одарённое разумом и волей. Так, друг мой, понимаю я уход из жизни земной. Так, именно так! По-прежнему, Лариса – человек, но без плоти, человек, бестелесный по смерти своей. Я читал про то, как Толстой и Чехов в клинике на Девичьем поле, где в марте 1897 года оказался на грани жизни и смерти Антон Павлович, вели разговор о бессмертии. Чехов не соглашался с Толстым, который придерживался взгляда Эммануила Канта, полагавшего, что все мы после смерти будем жить в некоем начале. Сущность и цели этого начала Чехову были не ясны, и он со страстью (в итоге ночью у него опять было кровотечение из лёгких) говорил Льву Николаевичу: «Мне это ваше начало представляется в виде бесформенной студенистой массы. Моё я – моя индивидуальность, моё сознание сольются с этой массой. Такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его».
После ухода Ларисы из жизни земной я, до этого мало размышлявший о сущности понятия «душа», осознал, прочувствовал, что стоит за словами «душа человеческая». Существует она независимо от тела. Это носитель духовности личности. Это то, что нематериально. Суть частица Божьего духа.