На дороге стоит – дороги спрашивает

В Потсдаме пробыли целый день. Загородная резиденция Фридриха Великого, потсдамский дворцово-парковый комплекс Сан-Суси – затея не менее привлекательная, чем Версаль, гордость французского короля Людовика Четырнадцатого, и Петергоф, несравненный бриллиант в короне российской императрицы Екатерины Великой. Если Версаль художественно-эстетической сущностью своей принадлежит веку семнадцатому, то Петергоф и Сан-Суси несут в себе представления об идеальном века восемнадцатого с самодавлеющими личностными вкусовыми акцентами Екатерины и Фридриха. Версаль – репрезентативный вызов европейским монархам заносчивого короля французов (вон как он повелевал себя именовать – Король-Солнце). Сан-Суси – это представление о величии и красоте Фридриха Второго. Архитектор прусского самодержца Г.В. фон Кнебельсдорф в контексте всячески демонстрируемого королём, воспринятого от Людовика духа просвещенного абсолютизма, заложил регулярный парк в подражание версальскому, выстроил по периметру дворцовой эспланады «Китайский чайный домик», картинную галерею, новый дворец и дворец Комёнс, «Павильон с драконами» и «Новые палаты» – сооружение, сочетающее в себе позднее барокко, рококо и ранний классицизм. Маяковский изволил в свойственной «поэту революции» грубой стилистике выразиться о Петергофе – строительной эпохе русских императриц

Дворцы царям
построил
Растрелли.

Выразился поэт пренебрежительно и не точно. Замешан в деле строительства царям (первая неточность – не царям, а императрицам) не только В.В.Растрелли (вторая грубая ошибка), а в первую очередь А.В.Квасов и С.И.Чевакинский, которым принадлежит честь возведения Большого Екатерининского дворца. Растрелли в 1752–1757 годах этот дворец перестраивал.

На фоне дворцово-паркового комплекса Сан-Суси, панорамно открывающегося с вершин пейзажного английского парка Шарлоттенгоф мы все трое стали мысленным взором, вспоминая былые экскурсии по Версалю, сопоставлять то, что раскинулось у нас перед глазами, с классицистическими устремлениями системы версальских парков, помноженных на декоративную мощь архитектурного барокко. Красоты Сан-Суси определённо втягивали нас в силовое поле своего своеобразия, характерной для великой нации красоты. Заметив это, наш гид-благодетель сказал:

– В Германии не только Сан-Суси вызывает ассоциации и рождает желание покичиться знанием стилей, обозначить исторические параллели. Вы были в Дрездене? Видели Цвингер?

– А что? – вопросили мы с Евгенией в унисон.

– А то, что вы меня завели и я не против того, чтобы завтра прокатиться с вами в Дрезден.

Мы многозначительно переглянулись.

– Не хотите?

– Хотим! Ещё как!

– Значит, рано утром в путь. Про тайну ваших ухмылок и загадочных взглядов расскажете по дороге. Договорились?

Конечно, мы рассказали милейшему Виктору Ивановичу всё в подробностях – как раз хватило дороги до Дрездена.

Выделенный нам в помощь экскурсовод спросила:

– Что бы вы пожелали увидеть в огромной картинной галерее прежде всего, в обязательном порядке?

– Картину голландского художника Якоба ван Рёйсдала «Еврейское кладбище».

Лисички

Что и говорить, жили они душа в душу, хорошо жили, по-человечески. Пятьдесят три года вместе, неразлучные, он и она, как одна душа. Николай и Лариса у меня на глазах сдружились, и поженились, и детей народили, и внуков пестовали. Помню, какой знатный пир они устроили, когда отмечали пятидесятилетие совместной жизни – золотую свадьбу справляли. И вдруг, неожиданно уж очень, Лариса, красавица наша, глаз не оторвать, скоропостижно скончалась. Я, вот ведь досада, горше не придумаешь, оказался в дальней поездке, в командировке заграничной. Как только вернулся в Москву, пришел к овдовевшему Николаю. Помянули Ларису по-русски, горькой, чистой, как слеза, сорокаградусной с трогательным названием на этикетке «Журавли».

– Да, милый друг Алёша, – поглядев на меня многозначительно, сказал Николай вроде бы обыкновенные слова, – отлетела душа Ларисы в мир иной.

После этих, привычных и загадочных в общем-то слов мы замолчали надолго. Каждый думал по-своему о нашей потере. Втайне ото всех, никому не признаваясь, боготворил я Ларису. Да чего там – влюблён был горько, безответно. Перебрал я тогда в памяти свою «любовную» историю. А Николай, видимо, не в силах больше переживать горе про себя, принялся исповедываться. В тот же день, по своему обыкновению, на живую нитку, записал его откровения. Надеюсь, не станут пенять мне: ну, конечно, не слово в слово записал, а существо этой истории.

Приметой, памятным знаком нашей любви стали бубенчики. Какое у этих цветов учёное, латинское, название не знаю. Да и на что мне знать, когда так по-нашенски светло и радостно звучит: «бубенчики». В иных местах зовут их купавками.

В пору раннего лета красновато-жёлтые их чашечки источают пьянящий аромат. Бубенчики-купавки – украшение подмосковных лесных просторов. Так, по крайней мере, было тогда, полвека назад. Бубенчики сослужили нам венчальную службу вместо свадебных колоколов в ту богоборческую пору Никиты Хрущева.