На дороге стоит – дороги спрашивает

– Согласна… Что с вами поделаешь… А кто ж без погляду поймёт, хорош или плох, – растерянно, ошалев от неожиданности, проговорила Александра Васильевна. – Было бы счастье, а дни впереди, – политкорректно, что было с её стороны вполне уместным, резонным суждением, зввершила разговор с молодыми моя тёща.

Дорогого стоит остроумная реплика, весёлое балагурство Жени Жукова, который в ЗАГСЕ, будучи свидетелем со стороны жениха, продемонстрировал отменную наблюдательность, афористично прокомментировав случившееся:

– Поздравляю тебя, Евгения Серафимовна, с переходом из мелкого рогатого скота в крупный.

Жяня Козлова в одночасье стала Женей Бычковой.

Итак, Женя Козлова на глазах у Жени Жукова, официального свидетеля и вдохновителя сей женитьбы, стала Евгенией Бычковой; дней впереди, дней счастья, предполагалось, действительно, много.

Откуда взялась у нас с Женей уверенность в том, что мы сделали правильный выбор, сие одному Богу известно! Знали друг друга мы, Юрий и Евгения, буквально без году неделю. У меня уверенности в том, что родители одобрят мой выбор спутницы жизни – никакой. Так, подумают обескураженные родители, из ухарства и озорства прыгают в ледяную воду или ещё куда похлеще. Могу себя с полной добросовестностью осудить за этот поступок, о котором в народе говорят: женился, недолго думая, очертя голову.

Чем, спрашивается, руководствовался: 10 июня впервые увидел девушку, а 28 июня расписался с ней в ЗАГСе? Ответ один – непререкаемый, неоспоримый, не допускающий сомнений ответ. Ну, какой же? Руководствовался я не здравым смыслом, не основательным знанием своей избранницы, не неотложностью, обстоятельствами, заставляющими не медлить с женитьбой, а только лишь интуицией. То есть способностью постижения истины с помощью непосредственного, стихийного, безотчётного чувства, основанного на предшествующем опыте. Это чутьё, которое далеко не всем Бог даёт.

Чутьё, интуиция, предвиденье вывели меня на стезю художественного творчества, а выбор спутницы жизни, жены, конечно же, был тесно связан и с идеей обретения родственной души. Никакая другая женщина, кроме той, что неудержимо тянется к искусству, не могла меня увлечь, заставить сделать бесповоротный, молниеносный выбор.

Летом 1955 года в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина проходила выставка картин Дрезденской галереи, чтобы попасть на выставку, надо было отстоять несколько часов в очереди, опоясавшей здание музея. Понятное дело, горячие поклонники искусства способны выдержать такое испытание. Нещадно палило солнце, хотелось пить. И много чего ещё хотелось. Всем хотелось поскорее попасть на выставку. Мы с приятелем, большим мастером уловок и ухищрений, в тех случаях, когда надо куда-либо попасть без очереди, оказались в залах музея намного раньше двух симпатичных девушек, запримеченных поутру в бесконечно длинной очереди. Они тоже, оказывается, приглядывались к нам. У картины голландского живописца Якоба ван Рёйсдала «Еврейское кладбище» два молодых инженера заговорили с юными поклонницами изобразительного искусства и уже не спускали с них глаз. Из гардероба ГМИИ имени Пушкина вышли, познакомившись в первом приближении. Привлекала к себе нас, молодых людей жениховского возраста, гораздо больше та, что при знакомстве назвалась Женей. Она с воодушевлением говорила о «Сикстинской Мадонне» Рафаэля и упоминание «Моны Лизы» Леонардо да Винчи, в её устах прозвучало весьма кстати, вполне естественно; как близкие, почти родные люди упоминались ею то француз-пейзажист Камиль Коро, то могучий фламандец Рубенс, то обворожительный венецианец Джорджоне вкупе с Тицианом. Ясно было, подружку она привела на это пиршество мировой живописи для компании – та была застенчива, жеманна, молчалива.

Должен признаться, у меня дух захватило от реальной угрозы упустить шанс более близкого знакомства с девушкой, понравившейся мне с первого взгляда и так свободно ориентирующейся в мировом изобразительном искусстве. Я онемел от её пригожести, её близости к тому, что и для меня было дорого и свято. Но кто ей больше приглянется, я или энергичный, нахрапистый Еремей Солёный, который, собственно, и заговорил с ней первым у картины Рёйсдала. Выручил меня случай, глуповатая прижимистость, наивная расчётливость Солёного. Мы, все четверо, вошли в троллейбус, и кондуктор тотчас возгласила:

– Молодёжь, берите билеты!

Еремей стал егозливо шарить по карманам и допустил непростительную оплошность – протянул кондуктору двадцать копеек со словами:

– Мне один.

Извлекши из брючного кармана, на моё счастье, оказавшийся там бумажный рубль, я со скромным достоинством произнёс:

– Мне три билета.

Награда последовала при расставании – листок из блокнота с рабочим телефоном Жени стал пропуском в счастливое будущее.