На другой день

— Ты что, — не обиделся старик, — ты, как это, в полтора обхвата, дерево, — он кивнул в сторону кедра, — а я… — Григорий Антонович постучал ложем ружья по гулкой колоде, распластанной в траве и мелком кустарнике. — Тоже отжила свое время. Сама отжила, а другому деревцу дала силы-здоровье. — Он осторожно потряс росшую рядом с колодой сосенку. — Дочкой, наверно, приходится покойнице… И в нашей человеческой жизни так же устроено: одно поколение передает силу другому, другое — третьему и так без конца. Вот ты мне хоть и не родной сын, а передал я тебе токарное, слесарное мастерство, могу идти на покой, как она… — Старик вновь постучал по мертвенно-серому телу колоды.

— Ну, это вы зря… списываете себя раньше срока, — укоризненно сказал Соловьев. — Вообще, что у вас сегодня за настроение?

— Так жизнь, Петяха, не больно-то веселит. Идешь, смотришь, что такое? — все тебя обгоняют. Или с производством взять: бьемся, бьемся, а все через пень-колоду, никак не выйдем на гладкое. — Старик и сам еще толком не разобрался, почему его сегодня охватило уныние. Снова приободрился только у табора.

Тут их обступили все, кто вернулся из леса, и первой, конечно, подбежала, с любопытством рассматривала лежавшего на траве глухаря Вера.

— Ой, какой у него хвост, — веером! А глаза! Посмотрите, какие, оказывается, глухариные глаза… — И она мизинчиком дотронулась до глаз птицы, обведенных голыми красными кольцами.

Люди дивились величине глухаря, хвалили Соловьева, Петя только посмеивался; Григорий Антонович, виновато переминаясь с ноги на ногу, вставляя словечко:

— Глухарь велик и, наверно, жирен, теперь корма для него много. Только глухариное мясо неважное, с курятиной не сравнишь. А кура, тетерочка, рябчик — это да. — Старик причмокнул губами. — Рябчик, тот деликатесная пища.

Подошли Абросимов и Людмила. Михаил Иннокентьевич наклонился к трофеям охотников.

— Чей глухарь? Чьи тетерки?

— Не мои, — пряча за спиной ружье, сказал Кучеренко. — Не повезло мне сегодня, прямо сказать. Петя и одну птаху узрел и других пару, мне не попались. Понятно, мог не убить, если и встретил. Был в молодости случай, не в здешних местах: идет на меня серая козочка, аж вижу, как она подергивает ноздрями, почуяв опасность, да не разберется, где, с какой стороны. А сама собой аккуратная, ножки будто точеные. Бить, думаю, красавицу или пощадить? Пока думал…

— …она и нырнула в кусты! — договорил, протискиваясь в центр кружка, Дружинин. — Подковал вас компаньон по охоте на все четыре ноги!

— Вы? — удивился старик, отступая. — А мы вас ждали, ждали!..

— Извините, раньше не мог. — Павел Иванович повернулся и увидел Людмилу. Она стояла с кедровой шишкой в руках, выковыривала из гнезд коричневые орешки. Добудет орешек и взглянет из-под легких бровей. В серых глазах, всегда жестких и напряженных, теперь были как бы спущены невидимые пружинки, и глаза ласково лучились, цвели.

"Вот она ждала!"

XIX

Конечно, ждала! Утром, когда подкатился соловьевский "москвич", ждала с нетерпением: вот появится из машины Но… птичкой выпорхнула, вся в сером, дорожном, Вера Свешникова, неторопливо выбрался из кабины Петя, потрогал носком сапога покрышку переднего колеса, мешком вывалился Григорий Антонович… четвертого не было.

И потому, что его не было, хотелось скорее уйти в лес, убежать от своей досады.

— Пошли, Фаина Марковна. Может, удастся случаем, — Людмила искоса поглядела на Михаила Иннокентьевича, — попробовать кедровых орехов, кто-то, не помню кто, обещал.

— Конечно, конечно, — тотчас подтвердил Абросимов. — Правда, шишки еще зеленоваты и за ними надо лезть, а я не захватил с собой специального костюма…

— Пасуете? Слышите, Фаина Марковна, наш рыцарь-покровитель уже отказывается лезть на кедры, он забыл дома латы.

И в лесу она шутила, смеялась, тоже с намерением — унять досаду, тоску. Даже забралась из озорства на черемуху. Потом снова подбивала Абросимова залезть на кедр и нарвать шишек — синеватыми гроздьями они висели на концах сучков.

Смеялась, а на душе было тяжело — одна. И ничем не уймешь, не заглушишь этого скребущего по сердцу чувства одиночества.

Немного приотстав от Абросимовых, она огляделась вокруг, прислушалась: где-то ритмично настукивал дятел; на пологое взгорье весело взбегал молодой бронзовый соснячок; пахло подогретой на солнце смолой; в безоблачную синеву летнего неба впечаталась густозеленая хвоя. Чистота, тишь, благодать… Но к чему ей все эти прелести, если не с кем ими любоваться, если нет рядом того, кто один мог бы… А если он приехал и ждет?

— Людмила Ивановна-а-! — пронесся по лесу оклик Фаины Марковны.

Не ожидая, пока он растает, Людмила откликнулась:

— Зде-есь я! Близко!

— Не отставайте!

— Идемте скорее к машинам, посидим у костра!..

А теперь вот Людмила сидела у маленького, только для виду разведенное костра и не могла дождаться, когда закончит свой рассказ о заводе старик Кучеренко.