На другой день

— Бюрократизм его распирает, — хрипловато пробасил Рупицкий. Это был высокого роста, сухощавый, с жилистыми руками старик. — Бюрократизм и самодовольство.

— Ну ты, батенька мой, хотя бы в гостях обходился без критики. И так каждый день от тебя, от скупого рыцаря, никакого покоя народу, — без обиды пожурил старого товарища Токмаков. — Не только мне одному, всем, сколь есть в городе хозяйственников, житья не даешь.

— Чем же он не дает житья? — заинтересовалась Мария Николаевна, поправляя на худеньких плечах шаль.

— Рублем прижимает. В одном у него сила — в рубле. Никакого разграничения не желает сделать, друг ты ему давнишний или не друг. Нет, чтобы вспомнить, как в девятнадцатом беляков проклятых лупили, да сделать бывшему ординарцу малейшее послабление, всех под одну гребенку стрижет.

— Одно, что было, другое, что есть, — помолчав, сказал Рупицкий.

— Нет, милостливый государь, так тоже нельзя. Проливали кровь вместе, значит…

— Душа нараспашку?

— Ты о какой душе?

— Все о той же самой.

Михал Михалыч посмотрел на Рупицкого заплывшими глазами и покачал головой, вернее — туловищем и вросшей в него головой.

— Ох, и колючий ты, товарищ командир красного большевистского отряда, спасу нет. — Обернулся к хозяйке дома. — У Людмилушки-то, слышно, горести-неприятности на заводе?

— Не без того.

— Час поздний, а ее все нет.

— Заработалась… Стало быть, колет и колет тебя, Токмаков, стародавним Никифор Петрович? Ему стародавнего не забыть.

Мария Николаевна засмеялась, и сама-то мысленно уносясь к тому давнему, о чем напомнил Рупицкий… Вот ом, красный командир, в кожанке и красноверхой папахе, подтянутый и красивый, молодец-молодцом, принимает рапорт своего ординарца. "Только коротко, четко. Самую суть!" Токмаков неумело козырнул, хлопнув каблуками разбитых ботинок. "Привел, товарищ командир, добровольца с оттудовой стороны; стретился на передовой линии, желает повернуть оружие супротив своих и биться по последнего с нами. Докладывает ординарец…" — "Допросил?" — В колючих глазах командира блеснул огонек недоверия. "А как же! — Довольная улыбка расползлась по всему лицу Токмакова. — Все разузнал до тонкости. — Он похлопал по плечу человека в лохмотьях. — Наш паря, рабочий-хрестьянин. — И вдруг сорвал с себя стеганую фуфайку. — Бери, — протянул добровольцу, — у нас все пополам, душа нараспашку".

А на другой день сыто накормленный и тепло одетый "рабочий-хрестьянин" выведал, что ему требовалось, и перебежал к своим.

"Растяпа!" — обозлился на своего ординарца командир. Он пригрозил ему трибуналом за пособничество врагу, да в завязавшейся потасовке Токмаков изрубил на куски двоих белопогонников, а третьего живьем приволок в штаб и этим заслужил прощение. С той поры Рупицкий и вставлял к месту слова "душа нараспашку".

— Ты бы хозяйство свое получше вел, — между тем говорил Токмакову Никифор Петрович, — вот и не пришлось бы зябнуть на второй картотеке да попрошайничать. Заморил скотину без сена, вот она тебе и не дает ни масла, ни молока, чтобы превращать в чистые денежки.

— Так оно же сгорело, сено-то, — развел руками Михал Михалыч. — Подчистую сгорело на всей елани.

— Плохо глядел!

— Из-за лесу не видно.

— То-то, что из-за лесу! Другие директора, даже самых маленьких предприятий, внеплановые накопления дают, а ты все просишь у своего государства, все в долгах, как баран в репьях.

— А кто там из директоров больше дает? — отодвигая от себя чашку с блюдцем, полюбопытствовал Токмаков. — Подольский, поди? Этот орел! На подсобное иной раз залетит, с одного взгляда все видит. Пожалуешься ему на недостатки, он: "Ты смелей, Токмаков, смелей! Если смелость города берет, то молоко и сметану она должна взять от коровки".

— Твой Подольский! — буркнул Никифор Петрович. — Такой же, как ты, иждивенец, одной полосы бурьян. Только хитрости у него не с твое. Хитрости и лукавства. Я и зашел-то сегодня больше к Людмиле, насторожить, ой, зорко за некоторыми надо глядеть главному бухгалтеру. Ведь посадите горный завод с денежками на мель. Уже посадили. Как вас партия терпит, таких!

Михал Михалыч подвигался на стуле, покряхтел, но прекословить не стал — критика! Петрович, он всегда любит покритиковать, выявить недостатки.

— Ну, к новому-то году и я выбьюсь в люди, оживу. К новому году свежие огурцы с помидорами в теплицах появятся, денежку на счет поведут, коровки нам нут по очереди телиться, потечет молоко, зажурчит серебришком… Не только городские организации — область помогать начинает: наряды на комбикорм вырешила, поголовье дополнительное дает… к весне, смотришь, окрепли, разбогатели, превратились в пригородный совхоз.

— Не зарекайся-ка ты, будущий совхозный директор, не строй по Манилову мост, — грубовато сказал Рупицкий. — На сегодня гляди со вниманием.

— Ну, натурально, батенька мой.

— Не получилось бы опять натурально, как с сеном пли с тем рабочим-хрестьянином. Коллектив у тебя, как видно, дряннущий, ох, в оба гляди, Токмаков.