На Другой Стороне

— Ты, наверное, станешь когда-нибудь политиком, — говорила она, видя, как трясутся от некого сдерживаемого чувства руки Дениса при виде чего-то, что он не может себе подчинить или хотя бы понять. — Ты слишком спешишь. Вырасти, дай всему своё время.

«У меня нет этого времени, — мог бы ответить Денис. — Мне нужно выяснить, реально ли это всё, до того, как я стану по-настоящему взрослым, добропорядочным членом общества, возводящим крепость своей жизни. И если к тому времени земля вдруг уйдёт из-под ног, я себе не прощу.

Он больше не пытался разговаривать с Максимом. Иногда в голову приходило, что брат, возможно, наблюдает за ним, но в такие моменты губы Дениса сжимались в тонкую линию — он нарочито делал вид, что Макса никогда не существовало. Что этот пристальный взгляд, который он прямо сейчас на себе ощущает, на самом деле принадлежит старухе из дома номер шесть по Тополиной улице, любительнице цветов и сестре любительницы детей, которые, как известно, тоже в некотором роде цветы.

И всё же однажды не удержался. Как-то вечером подошёл к отцу и спросил напрямик:

— Слушай, а расскажи мне про Макса.

С самого ненужного на свете путешествия прошло три года. Денису было двенадцать. За плечами — первый привод в милицию за участие в массовой драке, многочисленные ссадины и синяки, полученные в ней, всё ещё очень живо напоминали о себе.

Папа поднял глаза от газеты. Он сильно сдал за последние годы и походил на помятый детскими ладошками пластилин. Очки в старомодной роговой оправе торчали на носу, как уродливый насест для птиц на крыше старого коттеджа. Всё чаще сидел в кресле, чем на жёстком стуле, и даже есть предпочитал не за столом, а в этом кресле. Семейные обеды канули в небытие, впрочем, Денис и не жалел. Последнее, что его теперь волновало, были семейные обеды.

— Как ты сказал?

Денис зажмурился и бросился с места в каньон.

— Расскажи про Макса. Про вашего первого с мамой сына, которого она задавила, когда сдавала назад из гаража.

— Мама не водит машину, — ответил папа. Газетные листы под его пальцами ломались, как тонкий лёд.

— Водила.

— И у нас не было детей кроме тебя, — лицо отца дёрнулось, будто то было не лицо, а пыльный мешок, в котором билась пойманная зверушка. — Иногда мне хочется, чтобы и тебя у нас не было. Ты заставляешь маму реветь в три ручья. Она неделями потом ходит сама не своя.

— Я тебе его опишу, — со злорадством сказал Денис. — Вот такого росточка, светлые волосы, нижняя губа чуть выдаётся вперёд. Носит очки, не такие как у тебя, а более округлые, в тонкой оправе. Иногда кажется что её нет совсем, а есть только глаза, из-за линз они выглядят большими. Просто огромными. Сколько ему было? Кажется, шесть. Где вы его похоронили? Как давно ездили на могилу?

— Мы… — не своим голосом сказал мужчина. — Я…

Кажется, он решил, что сын окончательно сошёл с ума.

Денис едва увернулся от тянущихся к нему рук. Заскрипело кресло, с подлокотника свалилась кружка с остатками чая, которые, словно ртуть, вальяжно растеклись по полу. Газету папа прижимал к боку локтем, как будто не оставлял надежды вернуться в безопасный (для него), захватывающий мир военной операции Израиля в Палестине. Двигался он неловко, жадно хватая ртом воздух, как будто кадавр, сшитый из лоскутов тел всех нерадивых отцов на свете. Денис выскочил из комнаты, какой-то частью сознания злорадствуя непонятно чему, а какой-то — радуясь, что матери нет дома и что этот ужас благополучно минует её ушей.

— Кажется, нам с тобой настало время серьёзно поговорить, — взревел он. — Вернись!

И сразу, противореча себе:

— Я не желаю ничего больше слышать об этой твоей навязчивой идее!

После этого Денис два дня не появлялся дома, ночуя где придётся, катаясь в пригородных электричках (была мягкая ранняя осень) по окрестным деревням и питаясь яблоками из чужих садов. У него была кое-какая наличность, и мальчик, не задумываясь, тратил её на супы в дешёвых общепитах, а мелочь щедро дарил глупым уткам, как будто твёрдо решил одарить блестящей монеткой каждый пруд в радиусе двадцать километров от города.