На дыбе. Русский исторический детектив

…На колокольне тревожно и часто пономарь забил во всполошный колокол — как на пожар. От набатного звука со всполошным карканьем взмыла воронья стая. Церковь стояла на горе, и звон разносился до самого слияния неба с землей. Побросав орудия труда, с полей в село спешили селяне. Вскоре большая толпа собралась возле деревянной церквушки. На паперть взошел Нарышкин, откашлялся в клочковатую бородищу и грудным голосом сказал:

— Нынче в ночное время, дьявольскими кознями, пропала девка Арина, сирота. Зело сие тревожно, ибо памятую про несчастную Парашку. Горе тому злодею будет, лучше бы он не родился, что тебе Иуда. Тому, кто найдет Арину живой-здоровой, поставлю ведро хлебного винца.

В толпе одобрительно зашумели:

— Оно хорошо, коли счастье кому такое привалит…Разбившись партиями по пять-шесть человек, пошли обыскивать окрестности села — близкие и дальние.

Бесова жертва

Солнце ещё в полдня не поднялось, как к Нарышкину прибежали гонцы:

В дальнем овраге, что был менее версты от села, наспех кое-как прикрытая свеженаломанными ветвями липы, орешника и ольхи, на самом дне, где струился прохладный ручеек, лежала несчастная сирота. Вода перекатывалась через её оголенные ноги и живот, запрокинутое набок и лежавшее поверх воды лицо было облеплено конскими оводами, слепнями и жирными мухами.

Селяне стояли притихшие, словно в чем виновные. Многие крестились, женщины навзрыд плакали.

Приехавший верхом на лошаденке старенький священник отец Макарий распорядился:

— Что ж лежать невинно убиенной в непотребном виде? Бог разберет всякую правду и неправду, а пока подымите новопреставленную девицу Арину.

Раскидав ветви, мужики бережно подняли Арину на высокий край оврага и положили на рубаху, которую кузнец Пармен сдернул с себя.

Отец Макарий начал заупокойную литию:

— Со духи праведных скончавшихся… Грустный напев никак не вязался с веселым солнечным деньком, с хлопотливым жужжаньем пчелок, заливистыми трелями жаворонков, пряным запахом скошенных трав, со знойно-эмалевыми просветами неба среди густых ветвей деревьев, росших вдоль оврага. Господи, как невообразимо прекрасен Твой мир!

Из деревни пригнали телегу, положили на сено Арину и накрыли холстиной. Пармен показал на деревья и кусты со свежими обломанными ветками:

— Вот, бес окаянный, кровопивец ненасытный, зелень ломал да на жертву кидал. Думал, не заметят убиенную. Ан нет, правда всегда проявится.

И скорбно повесив голову, двинулся за телегой. Нарышкин грузно влез в седло, направился к селу. Мучимый тяжкими раздумьями, время от времени он столь шумно вздыхал, что молодая лошаденка опасливо косилась на него налитым кровью глазом. Наконец, принял решение, ещё раз вздохнул — облегченно теперь, и, сдернув с головы старенькую жаркую шапку, крытую выцветшим алым бархатом, широко осенил себя крестным знамением. Крупные черты лица его с узким сжатым ртом сразу разгладились.

Горькая разлука

Ранним утром другого дня Нарышкин отправился в церковь и долго молился, так что отец Макарий про себя решил: «Чтото боярин мой задумал, усердия в нем много ныне!»

Во время утренней трапезы объявил решение:

— Скорбию и печалию сердце мое уязвленно стало. Пять вас детей у меня, и все дочери — одна другой меньше. Не человек, а собака бешеная лютует в наших пределах, и кого поразит — нам неизвестно. Гонялись по всем дорогам-тропинкам — не выловили злодея. И решил я: Натальюшка-свет, ты единственная у нас в возраст невестин вызрела, за тебя мне кручинней всего. Ныне же сбирайся, повезу тебя в Москву.

Дико дочери завыли, супруга тяжёлым мешком повалилась Нарышкину в ноги, запричитала:

— Куда ж ты её, на срам какой? Топнул гневно ногой Нарышкин, у самого на сердце кошки скребли, Наталья — дитя любимое:

— Цыц, молчать! Ухи надеру, так узнаете, как перечить. Не на срам — Артамону Сергеевичу Матвееву представлто её. Человек мне он не посторонний, а свояк, Натальюшке — отец крестный.

Уцепилась супруга за сапоги Нарышкина, воет, — тоску усугубляет:

— Не отдам на бесчестье!..

— Не велика честь, коли нечего есть! А у Матвеева — дом полной чашей, сам Государь его привечает, из своей тарелки куски дает. — И, смягчившись, добавил: — Натальюшка — красавица писаная, чего ей тут в глухомани киснуть? А там всё жениха ей Матвеев найдет — приказного или, коли повезет, так и стрельца. Смекаешь? А главное — в безопасности.

Нахлебница

На другое утро, собрав скудные наряды дочери — летник и охабень атласные, опашень, расшитый жемчугом, телогрею камковую, пользованный, не новый приволок на тафте для постели, убрусы и утиральники шитые, полдюжины простыней хлопчатых, перину и подушки пуховые и прочее — и уложив сие в сундук большой кованый, погрузили все в старинный рыдван, Иоанна Васильевича помнивший, впрягли тройку сильных лошадей и заскрипели колесами к Москве-матушке. Впрочем, до града столичного — рукой подать.

Солнце только из зенита свалилось, как Нарышкин, отдав стражникам алтын, в Ильинские ворота въехал.