На дыбе. Русский исторический детектив

Давно известно: страстная любовь бывает лишь с первого взгляда.

Тризна

16 мая 1727 года прах Екатерины Алексеевны переносили в Петропавловский собор. Гроб поставили на обитую чёрным сукном колесницу, влекомую восьмью лошадями. Как и на похоронах Петра, каждую лошадь вел под уздцы полковник. Первый справа был Богатырёв.

Величественное зрелище дополняли унтерофицеры с алебардами, гоффурьеры и придворные гвардейцы со штандартами. Впереди генералы несли корону и державу — все согласно протоколу.

Петропавловский собор все ещё строился. По сей причине гроб поставили во временной церкви, возложив на него императорскую мантию. Бедной Императрице погребения пришлось ждать до тридцать первого года, как и праху Петра. Только тогда их опустили в землю.

Меньшиков мог бы теперь насладиться покоем — он был фактическим правителем при Екатерине, стал правителем при малолетнем Государе. Но его терзало вечное беспокойство всех властителей — боязнь врагов скрытых и явных. А теперь ещё крайне досаждала пропажа застежки, вещи любимой.

За трапезным столом, поминая Императрицу, он сидел мрачный, время от времени бросая сумрачные подозрительные взоры на Богатырёва.

Возле светлейшего расположился Остерман, уроженец Вестфалии, поселившийся в России в третьем году и сделавший блестящую карьеру: он стал членом Тайного совета и был хитрющим дипломатом. Остерман знал: хочешь засушить могучее дерево, обруби его корни, и дерево засохнет. Желаешь ослабить властелина, лиши его самых верных людей.

Вот и сейчас шептал он подвыпившему Меньшикову:

— Сию застежку, граф, все зрели на Императрице на рождественском балу. — Многозначительно сощурил глаз, покачал головой. — А оттягал застежку твой, Александр Данилович, клеврет и Императрицы угодник Богатырёв. Он все терся возле покойной, а потом из-за царицыной шкатулки подрался с Девиером, хотел воровать её.

— Сице, сице… — бормотал Меньшиков. Был он жуликом вдохновенным. И по этой простой причине весь свет полагал воровским. — Девиера в Сибирь

уже отправили?

— В застенке он, отлеживается после дыбы и кнута. Коли, Александр Данилович, прикажете, так я его строго расспрошу.

Плутни

Остерман изощрился в допросах. Немало дней он провел возле дыбы, немало стонов и криков наслушался, крови и вывернутых членов навидался. После тризны минуло дня три. Сидя против сверженного и изломанного генерал полицмейстера Девиера, спрашивал так, что ответ напрашивался сам:

— Скажи ка, Антон, в том ларце, что хотел у тебя воровски отнять полковник Богатырёв и который ты честным образом принес в спальню покойной Императрицы, была застежка, кою бриллиантщик Рокентин делал?

Девиер, чтоб не висеть более на дыбе, готов был показать, что все сокровища мира находятся у ненавистного гвардии полковника: после того как Богатырёв помешал ему ларец умыкнуть, Девиер его люто возненавидел. Опустив воровато глаза, хрипло выдавил:

— Та знатная застежка в ларце лежала. Богатырёв подбивал меня: «Давай вместе застежку украдем, камни выковыряем и поделим. Тогда до старости забот ведать не будем».

Подьячий, разбрызгивая чернила, торопливо скрипел пером, закончил, присыпал песком. Дал Девиеру подписать. Счастливый Остерман понесся к светлейшему. Судьба гвардейского полковника накренилась в опасную сторону.

Секретная могилка

Богатырёв, не привыкший важные дела откладывать в долгий ящик, уже на следующий день после объяснения в чувствах, просил у супругов фон Гольц руки их дочери.

Согласие было, разумеется, получено. Помолвку назначили на первое июля — день святых Козьмы и Демьяна.

На правах своего человека Богатырёв стал запросто бывать в доме Шаутбенахта. Однажды полковник разделил с семьей невесты загородную прогулку. Несколько карет и телег везли самовары, чайный сервиз, вина, закуски, слуг.

Проезжали берегом Черной речки. Когда поравнялись с Лазаревским кладбищем, Богатырёв приказал кучеру остановиться. Он пригласил Шаутбенахта и его семейных выйти из кареты, протянул вперед руку и задумчиво, с легкой печалью молвил:

— Вон холмик едва приметный, зрите? Сие место вечного покоя особы, среди придворных дам отличавшейся красотой и удачливостью.

— Кто она? Почему зазорно похоронена за оградой? — воскликнула Ирина.

— Это камер-фрейлина покойной Императрицы и фаворитка Меньшикова Анна Зонеберг. Когда жадность заглушает чувство благодарности, это всегда кончается скверно. Анна умела красиво излагать мысли на бумаге. Но сей дар пошёл ей во вред. Корысти ради она составляла подметные письма, в коих уничижительно отзывалась о покойной ныне Императрице и своем благодетеле Меньшикове. В наказание, когда открылось лаянье Анны, мы, гвардейцы, живой бросили её в могилу. Почти три дня изпод земли слышались стоны. Уже опосля в разных потаенных местах её покоев обнаружили драгоценности, кои Анна тайком уносила от Екатерины Алексеевны. Так что наказание сия неверная девица заслужила вполне.

Все глубоко вздохнули, а Ирина с грустью молвила:

— И все равно жаль эту неразумную девицу! Такая страшная смерть…