На дыбе. Русский исторический детектив

Кучер тронул вожжи, лошади покатили дальше. Фон Гольц с тревогой произнёс:

— А что теперь будет? Всем будет править Меньшиков, а он вор отъявленный, готов все государство себе за пазуху заложить. Малолетний же царь лишь два развлечения знает — звериную охоту и, — фон Гольц понизил голос, чтобы дамы не слыхали, — да без отдыха лазит девкам под юбки. Говорят, к самой цесаревне Елизавете Петровне подбирается.

— Это так! — согласился Богатырёв. — Остерман, нынешний наставник Петра, говорит: «Боюсь их вдвоем оставлять!» А ведь Петру даже тринадцати лет нет. Сия жажда плотских утех весьма удивительна в столь юном возрасте.

— Меньшиков, понятно, опасается сближения Петра с Елизаветой, его цель — скорее сыграть свадьбу Государя со своей дочерью Марией.

…Едва карета остановилась возле дома фон Гольца, как офицеры, скучавшие на крыльце, в которых Богатырёв узнал охрану светлейшего, бросились на него, отобрали шпагу и под строгим караулом повезли на Васильевский остров.

Злосчастная брошь

В тот же день произвели обыски в доме Богатырёва и в Семёновских казармах, в комнатах, кои полковник там занимал. Нашли медальон с портретом покойной Императрицы и перстень с крупным бриллиантом, на котором был вензель Екатерины.

— Это презенты матушки Государыни! Где застежка? Понятия не имею, — объяснил Богатырёв.

Меньшиков, раздувая ноздри и редко пропуская слова сквозь стиснутые губы, выдавил:

— Ты, полковник, будешь сидеть в казематной клети, что с торца моего дворца, до той поры, пока не вернешь застежку.

Богатырёв с презрением обжег взглядом светлейшего, произнёс:

— Нынче утром проезжал я Лазаревское кладбище. И подумалось вот что. Среди тех, кто Анну Зонеберг живьём в могилу швырял, был и я, тогда ещё капитан. Сия фрейлина на руку была нечиста и наказание свое заслужила. — Особенным взором впился в светлейшего. — Воровство — страшный грех, и каждый негодяй, покусившийся на чужое добро, обязательно поплатится.

Меньшиков намек понял, злобно скрипнул зубами:

— Дело говори, а проповеди попам оставь!

— Фрейлина то, она ведь вся драгоценностями увешана была. Трубецкой об её бриллиант аж руку себе раскровянил. Гвардейцам не пристало с бабы бриллианты стягивать, вот её в могилу так и швырнули. Мысль ныне меня обнадеживает: не на ней ли застежка осталась?

Меньшиков ледяные буркалы выкатил на Богатырёва:

Все сказал? Эй, караул, отведи сего вора под запор. Ишь, прелагатай (лазутчик), плутовство выдумал: «На ней застежка!» Ты бы, извратный, самый первый с неё сдернул.

Богатырёв усмехнулся, с презрением посмотрел на Меньшикова:

— Сколько же в тебе, светлейший, злобы и жадности!

Заорал тот, ногами затопал:

— Тащи его под запор! Язык вырву! И нынче же указ — отобрать деревеньку, кою тебе Екатеринушка покойная по бабьей простоте пожаловала.

* * *

Оставшись один, Меньшиков, однако, задумался:

«А застежку, может, и впрямь с фрейлиной в землю закопали? Навряд ли, но проверить следует».

Вызвал троих гвардейцев, сам сел в карету, прихватили лопаты и отправились к Лазаревскому кладбищу. Не таясь людей (кого смущаться, сам не ниже Государя!), раскопали могилу, достали изрядно разложившийся, шибанувший в нос гнусным запахом и источенный червями труп Анны. С пальцев сдернули четыре крупных камня — рубины и изумруды, с шеи — золотой кулон на витой цепочке. На разодранном платье, под кружевной пелеринкой обнаружили богатую застежку, ради которой принял смерть на костре Рокентин.

Благодарность

Меньшиков растянул в счастливой улыбке рот:

— Нашлась таки!

И подумал: «Надо сказать, чтобы полковника отпустили!» Но тут же пришла трезвая мысль: «А для чего? Ишь, зарезать хотел меня, злобный де я и жадный. Нет, слугой верным он теперь не будет, лютой злобой весь дышит, а врагов и без него хватает».

Вернувшись к себе, приказал:

— Щеглова ко мне!

Явился начальник дворцового караула — громадный, полноватый мужчина с неохватной талией и с чистыми глазами невинного младенца. Меньшиков ласково похлопал его по плечу:

— Вань, вина хочешь? Из Галиции привезли полдюжины бочонков. Мы нынче с Государем уходим на охоту. В угловой, знаешь, сидит полковник Богатырёв. Проворовался, подлец. К моему приезду чтоб духу его не было.

— Отпустить, что ль?

— Я тебе отпущу! — Помахал кулаком, как это Пётр делал. Вдруг весело загоготал: — Ну да, отпусти… под воду. Дай ему винца испить, того, знаешь, что на верхней полке в библиотеке моей стоит. Когда ноги протянет, в мешок — и под воду, да груз потяжелей… Нам сплетни — лишнее. Да что, Вань, мне тебя вразумлять? Отыди к себе.

Нечаянная радость

Минуло три дня. Однажды в полночь, впрочем, довольно светлую, Богатырёв лежал на узкой койке, подложив под голову руки, и размышлял: «Когда же светлейший уразумеет, что он, Богатырёв, не виновен и отпустит из заточения?»

Вдруг слуха его коснулся чудный неземной голос:

— Сергей Матвеевич, вы меня слышите? Богатырёв подскочил к зарешеченному окну, в светлом сумраке белой ночи увидал Ирину. Радостно улыбнулся:

— Какое чудо! Каким образом?.. Возлюбленная прервала его: