На Ельнинской земле

Если не я, то мои приятели находились в том возрасте, когда юноши обычно уже начинают засматриваться на девушек, а девушки — на них, когда чаще и чаще возникают разговоры о любви. В деревне — на вечеринках, на гуляньях — такие ребята находятся уже не среди мальчишек, а присоединяются к взрослым.

Иначе обстояло дело с нами, вернее, с моими приятелями. Правда, о любви они и думали и говорили. И каждый надеялся, что в конце концов его полюбит какая-либо хорошая девушка. Но они хотели, чтобы девушка эта была необыкновенная — и красивая, и умная, и ласковая, и обладала бы многими другими достоинствами. Словом, свои, деревенские девушки в расчет не принимались — они были слишком обычны.

Петя Шевченков, успевший к тому времени прочесть некоторые «чувствительные» романы, был вообще очень невысокого мнения о деревенских девушках. Он говорил:

— Нет, деревенскую я не полюблю. С ней даже и поговорить как следует нельзя. Ничего она не понимает. И никаких нежных чувств быть у нее не может. Ей нужно что погрубей…

Я думаю, что это его мнение о деревенских девушках было явно напускным. Просто-напросто ни одна из них не хотела обратить на него внимания, а он за это мстил им, говоря, что они никуда не годятся, и изображал из себя человека, достойного какой-то совсем иной участи.

Так или иначе, с деревенскими девушками наша тройка «не поладила». Мы стали держаться особняком. Весенними вечерами, когда деревенская молодежь собиралась где-нибудь на бревнах, чтобы попеть песни, пошутить, повеселиться, мы втроем проходили мимо, делая вид, что нам это совершенно неинтересно. Мы шли куда-нибудь в поле или в ближайшую рощу.

Девушки, конечно, заметили наше пренебрежительное отношение к ним и в отместку дали нам ядовитое прозвище — «лунатики».

— Вон лунатики уже отправились, — говорили они нам вслед с таким расчетом, чтобы мы непременно услышали. — Ну что ж, пусть их поглазеют на луну, — может, какой толк и будет…

Так за нами и осталось это прозвище.

2

Чаще всего «лунатики» из деревни направлялись к своему излюбленному месту, которое называлось Могилками. Там когда-то находилось деревенское кладбище, но оно давно уже было закрыто. Давно могильные холмики сровнялись с землей, давно сгнили и рассыпались прахом деревянные кресты. Все вокруг заросло травой, кустарником и березами — молодыми и уже довольно старыми. О кладбище напоминало лишь название — Могилки.

Если мы приходили туда вечером, то разводили костер и при свете его читали какую-нибудь книгу. Я помню несколько книг, прочитанных нами на Могилках. Одну из них нам дал отец Коли Афонского. Книжка была религиозно-нравоучительная. В ней рассказывалось о том, как бог карает пьяниц за их тяжкие грехи, то есть за пьянство: оказывается, еще при жизни у пьяниц заводится внутри всякая пакость — какие-то чертики, змеи, лягушки, черви. Об этом было не только рассказано, но и показано на картинках.

Книжка произвела на нас отталкивающее впечатление.

Но зато с каким увлечением мы прочли у костра «Ночь перед рождеством» Н. В. Гоголя! Эту книгу достал где-то Петя, и он же читал ее, то и дело покатываясь со смеху. Не в силах сдержаться, вместе с ним хохотали и мы: смешных мест в книге было так много, что, вероятно, у нас больше времени уходило на смех, чем на чтение.

«Ночь перед рождеством» мы прочли за два вечера. И сразу же решили, что хорошо бы достать и другие сочинения Гоголя, чтобы тоже читать их вместе. Мы достали книгу повестей Гоголя, но читать ее нам пришлось лишь вдвоем с Петей. На третьего «лунатика» навалили дома такую тяжелую работу, что ни о каком чтении он и подумать не мог.

3

Отец Коли Афонского считался человеком набожным и богомольным. Он не пропускал ни одной церковной службы. Он был церковным старостой. Однако ни церковная должность, ни внешняя набожность не мешали Афанасию Афонскому быть человеком жадным и жестоким, а в своей семье — деспотом, жить с которым было очень тяжко. Он довел свою полуслепую жену до того, что она, забитая и запуганная, казалось, совершенно забыла человеческую речь: если она пыталась что-либо сказать в присутствии мужа, то последний немедленно и грубо обрывал ее, ругал последними словами и приказывал замолчать: не лезь, мол, куда тебя не просят. И когда в хату входил муж, несчастная женщина забиралась в какой-нибудь дальний угол, куда-нибудь за печку, чтобы не попадаться на глаза своему повелителю, чтобы «не прогневать» его. Два старших сына Афонского давно ушли из дому и жили где-то под Москвой. Уже на моей памяти ушла от него «куда глаза глядят» и дочь-невеста Марина. Дома с Афонским остался лишь младший сын Николай, о котором я веду рассказ, да его полуслепая мать.