На Ельнинской земле

В то время я не только редактировал газету, но по совместительству заведовал и ельнинским отделением «Центропечати». Отделение это занималось тем, что распределяло поступающую из центра литературу и рассылало ее на места. Оно же рассылало и ельнинскую газету. Работа не столь уж сложная, и я правильно решил, что Петр Шевченков вполне справится с ней. Договорившись, с кем требовалось, я написал своему другу, чтобы он как можно скорей переезжал в Ельню, чтобы занять пост заведующего уездным отделением «Центропечати». Было это в июне или июле девятнадцатого года.

5

Петр Шевченков приехал, приступил к работе. Поселился он в моей комнате, вместе со мной. Питался тоже тем, что могло найтись у меня. А у меня почти ничего не было, и мы часто попросту голодали. Это сразу же не понравилось Шевченкову и настроили его на грустный лад. А однажды дело дошло до того, что и он и я готовы были сделать что угодно, только бы найти хоть немного какой-нибудь еды. И мой друг предложил, вспомнив, очевидно, свои рассыльнические времена:

— Пойдем в какую-нибудь ближайшую деревню и попросим поесть.

Я ответил, что просить не буду, что я не умею просить и ничего у меня не получится. Петя сказал:

— Просить буду я. Ты только будешь присутствовать.

И мы пошли. Может быть, я сейчас неточно помню название деревни, куда мы отправились, но, по-моему, то была деревня Коноплинка — верстах в двух или трех от Ельни.

Мы не случайно выбрали такой час, когда коров только что пригнали с поля и хозяйки начали их доить. Вначале мы с Петей делали вид, что, как бы прогуливаясь, зашли из Ельни в эту деревню и вот медленно бредем по улице просто так, от нечего делать. На самом же деле Петр искал удобную «позицию». И такая «позиция» нашлась. Поодаль одного из дворов, на небольшой лужаечке, стояли три мужика и о чем-то разговаривали. Мы не торопясь подвернули к ним, поздоровались и как-то незаметно включились в разговор. Петр Шевченков, вероятно для пущей солидности, назвал даже, кто мы такие. Нам стали задавать всевозможные вопросы о международном положении, о войне, которая все еще продолжалась, о том, почему нет никаких товаров, и о многом другом. Мы отвечали как могли. А потом, через некоторое время, мой товарищ решил, очевидно, что долгожданный миг настал, и ляпнул: так и так, мол, мы совсем голодные, три дня ничего не ели, так вот — не можете ли вы чего-нибудь…

Мужики от неожиданности прямо-таки опешили и все вдруг замолчали. Замолчал и Петр Шевченков, не успев договорить всю фразу до конца. И молчание это показалось мне удручающе тягостным, невыносимым.

И вдруг один из мужиков совершенно неожиданно и просто сказал:

— Что ж, это можно.

С моих плеч как гора свалилась.

Кончилось тем, что нам дали по кружке парного молока и по куску настоящего ржаного хлеба, которого я уже давно не пробовал. И мы — редактор уездной газеты и глава уездного отделения «Центропечати» — с необычайной жадностью и в то же время сгорая от стыда пожирали принесенную еду, торопились прикончить ее поскорей, как бы боясь, что ее могут отобрать у нас.

Когда мы уже в потемках вернулись в Ельню, я решительно и с какой-то озлобленностью сказал своему другу, что больше на такие штуки не пойду. Пусть умру с голоду, но не пойду!

— И я ни за что не пойду, — отозвался Петя. — А то все-таки неловко получилось.

Впрочем, главную роль сыграло не полуголодное существование, а то, что новая работа быстро стала надоедать Шевченкову. Все чаще и чаще он говорил:

— Ну что это за работа? Перебирай да рассылай каждый день какие-то никому не нужные брошюрки да газеты да бумажки всякие пиши… Не работа, а мертвечина какая-то!.. Да и Ельня — тоже мне город!.. Это лучше дома сидеть. Там пойдешь на Ворончину, ляжешь на траву в тени берез и про все забудешь. Просторно, тихо. Только ветерок шумит да птицы поют. А небо синее-синее…

Началось с таких разговоров, а кончилось тем, что через месяц-полтора Петр Шевченков бросил работу в «Центропечати» и уехал домой, в Оселье. Там он снова поступил в волисполком и пока что перестал жаловаться в письмах на свою судьбу.

Но этим дело не кончилось. Месяцев через шесть мне все-таки пришлось опять устраивать своего друга на работу — на этот раз он поступил делопроизводителем в уездный земельный отдел. Однако и там Петр Тимофеевич мог пробыть не больше двух-трех месяцев. А потом ушел, повторяя свое любимое выражение, что-де в земельном отделе — не работа, а мертвечина какая-то…

6

В начале двадцать первого года я переехал в Смоленск — в газету «Рабочий путь». Приглашать Петю туда я уже не решался и потому, что знал его характер, и потому, что начались годы нэпа, появилась безработица и найти работу, особенно для человека, который, в сущности говоря, делать ничего не умеет, стало делом весьма трудным.