На Ельнинской земле

Петя в это время жил в Оселье, работал в волисполкоме. Во время своих поездок домой — а ездил я довольно часто — мы много раз встречались с ним. Вместе ходили на Ворончину, вместе лежали на сочной зеленой траве в тени белых-белых, словно вымытых берез, говорили о том, как живет деревня, ну, конечно, и о стихах. Иногда читали какую-нибудь книжку. Мой друг пока и не заикался о том, чтобы я его устроил на работу в Смоленске.

Но когда вышла моя книжка стихов «Провода в соломе», я получил от Шевченкова письмо, в котором не то с завистью, не то с обидой он писал: «Ты теперь стал поэтом печатным. А я так и остался рукописным… Ах, если бы мне попасть в Смоленск, то, наверно, и я чего-нибудь достиг бы… Уехать из Оселья я хочу так, что даже трудно написать об этом. Поговори ты в Смоленске со своими знакомыми: может быть, они согласятся, чтобы я приехал. Я согласен на любую работу. Согласен быть даже курьером в редакции»[2].

И мне стало жаль своего друга. Я поговорил с редакционным начальством, и мы сошлись вот на чем: предоставить Шевченкову штатную должность редакция не может, потому что все штатные места заняты. Да и неизвестно, что может делать Шевченков. Надо сначала посмотреть на его работу, а там и решать. Поэтому пусть он пока поработает внештатным репортером, а дальше видно будет.

В этом духе я и написал в Оселье.

Петр Шевченков приехал немедленно. Поселить его у себя я на этот раз никак не мог: я уже был женат, и мы с женой занимали лишь одну небольшую комнату. Поэтому Шевченков стал жить в редакции, как некогда жил я после своего переезда из Ельни. Это было и неудобно, и в некотором роде удобно. Неудобно потому, что днем, когда шла работа и в редакции и в конторе, у Шевченкова не было своего уголка, где бы он мог уединиться. Но зато после работы (а работа кончалась часа в три дня) в его распоряжении было несколько комнат. Он мог и читать, и писать или просто обдумывать что-либо. И никто ему не мешал.

В это время — а стояла уже осень — в Смоленске открылась губернская сельскохозяйственная выставка. Редакция поручила Петру Шевченкову пойти на выставку и написать что-либо о ней — ну, если не обо всей выставке сразу, то хотя бы об отдельных экспонатах.

Шевченков пошел, побродил по выставке, но написать ничего не мог. Я пробовал подсказывать ему, как можно написать, обещал переделать его заметку, но пусть он все же скажет в ней, что видел на выставке, что ему понравилось, что не понравилось. Все равно ничего не вышло. Редакция пробовала посылать нового репортера в различные учреждения, в суд, в милицию, чтобы он, получив там необходимую информацию, мог давать в газету небольшие репортерские заметки. Но и тут он оказался не на высоте: или вовсе ничего не приносил, или же писал такие заметки, в которых, кроме общих слов, не было ничего — ни конкретных фактов, ни событий.

Единственно, что мог писать Петя, были стихи. За стихами он проводил долгие вечера и даже целые ночи. Однако писал он так, что печатать его стихи было невозможно. Конечно, если сравнить стихи, написанные в Смоленске, со стихами, которыми мы «баловались» в детстве, то можно было сказать, что Шевченков далеко ушел вперед. Но где-то, на каком-то этапе он задержался дольше, чем следовало, а может быть, даже и вовсе остановился. Словом, его стихи не поднялись выше уровня тех, какие печатались в журнальчике «Жернов». А Шевченкову исполнилось уже тридцать лет.

Я много раз говорил с Петей, вместе с ним мы разбирали каждую его строку. Он обещал поправить все то, что неудачно, что слабо. И он действительно искренне хотел поправить. Однако недостаток не только поэтической, но и общей культуры приводил к тому, что исправлять, дорабатывать стихи он не мог: «Лучше я напишу новые…»

С большим трудом мне удалось «пропихнуть» в газету лишь два или три его стихотворения.

7

Из Смоленска Петр Шевченков уехал тоже очень скоро. Но в деревне опять не ужился. В самом конце двадцатых годов он по письму одного из своих знакомых подался в Москву. Но и оттуда очень быстро вернулся домой — все по той же причине.

В начале тридцать первого года, когда жил я уже в Москве, Алексей Шевченков уведомил меня письмом, что брат его Петр умер. Алексей прислал несколько последних стихотворений, написанных братом.

В № 9—10 журнала «Колхозник»[3] в память о своем друге я напечатал некролог и поместил три стихотворения покойного: «Кино в деревне», «В стране лордов» и «Новое поле». Последнее я хочу воспроизвести здесь:

Новое поле

Проклинал я родимые межи

И ушел от бесхлебных полей.
А теперь, когда трактор их режет,
Они стали любовью моей.

Здравствуй, новая, светлая хата!

Здравствуй, праздник колхозной весны!
Скоро край наш, забытый когда-то,
Станет житницей нашей страны.