На фарватерах Севастополя

С помощью брезента мы отгородили «кабинеты» для работы. Начальнику штаба устроили кабинет за распределительным щитом не действующей теперь электроподстанции. Здесь он мог работать совершенно спокойно, так как на железных дверях его каюты были нарисованы череп, две кости и красная молния. Редкий смельчак отваживался входить в эту дверь без вызова. Каюты командира и комиссара отгородили фанерой.

В соседнем тоннеле было помещение для офицеров штаба. Столовую, или, по морской терминологии, кают-компанию, решили устроить в одном из удаленных зданий на берегу бухты.

По предложению Дзевялтовского, была создана из офицеров специальная комиссия, которая обошла оставленные жильцами офицерские квартиры и собрала обстановку для кают-компании.

На открытие новой кают-компании пригласили контр-адмирала Фадеева. Тяжелые портьеры, тюлевые гардины, розовые и голубые абажуры делали комнаты уютными. На стенах висели копии с картин известных художников-маринистов. Многие из входивших в кают-компанию офицеров с улыбкой узнавали:

- А вот мой абажур! [94]

- Смотри-ка, и гардины прихватили, - говорил, вздыхая второй. - Досталось бы вам от жены, если бы увидала!

Столы были сервированы посудой из семейных именных подарков, а вино подавалось в хрустальных графинах. Командование поддержало эту затею, чтобы хоть как-нибудь скрасить жизнь офицеров.

Оборудовали и салон для контр-адмирала Фадеева. Контр-адмирал был суровый и требовательный человек. Моряк до мозга костей, он свято чтил морские традиции. Так, следуя старому обычаю, он приглашал к своему столу офицеров соединения. Контр-адмирал не придерживался какой-нибудь очередности. Он приглашал в первую очередь того, кто, грязный и усталый, а иногда и контуженный после траления под бомбежкой, после проводки кораблей под артиллерийским обстрелом вернулся с задания.

Только человек, отлично выполнивший свой долг, мог рассчитывать на такое приглашение.

Мы уже знали и любимые слова контр-адмирала. Когда он говорил не громким, но срывающимся голосом, поблескивая темными, немного выпуклыми глазами: «Что же это вы, голубчик!» - это звучало так, как будто бы он сказал: «Плохо, очень плохо, товарищ!» А когда он говорил: «Вот это молодчинка!» - это было у него высшей похвалой.

Как- то вечером через несколько дней после переселения в каюту контр-адмирала зашел полковой комиссар Бобков, затем туда же был приглашен и начальник штаба Морозов. Видимо, решались какие-то важные вопросы. Утром Морозов объявил, что по решению командующего флотом на Кавказе создается отделение базы кораблей нашего соединения.

К отправке на Кавказ были намечены и некоторые офицеры и матросы, но никто не хотел уезжать из Севастополя. Отправка человека из Севастополя на Большую землю считалась среди бойцов и командиров самым тяжелым наказанием. К нему прибегали очень редко, в случаях, можно сказать, исключительных.

Но мы знали, что нас в ближайшие дни ожидают новые испытания, и поэтому принимали необходимые меры. Для этого и было создано отделение базы на Кавказе. Поэтому и проводились партийные собрания, награждались уже отличившиеся бойцы, широко пропагандировались их патриотические подвиги.

О готовности отразить врага говорилось и на партсобрании штабной организации. [95]

Доклад о задачах коммунистов в штабе соединения сделал контр-адмирал Фадеев.

А Бобков в своем выступлении впервые, наверное, открыто и твердо сказал о том, о чем многие уже догадывались.

- Не ждите легкой победы и скорого окончания войны. Противник силен. Война будет долгой и кровавой. К этому и готовьте людей!

…В новой кают-компании в конце ноября состоялось чествование первых наших орденоносцев. Боевыми орденами были награждены лейтенант Глухов, штурман Дзевялтовский, комиссар Моисеев, командир тральщика Трясцин. Я в это время был оперативным дежурным. После вручения ордена Красного Знамени, после поздравлений и приветствий Иван Иванович Дзевялтовский возвратился в тоннель. Я от души обнял и поздравил его. От него пахло зимой, морозом. Зима в том году началась рано, и ее появление как-то неожиданно изменило все вокруг. Частый, крупный и пушистый снег заносил следы пожарищ, развалины зданий, воронки от бомб, грязь и разрушения. Все становилось сказочно красивым, неповторимым.

Была уже глубокая ночь, когда мы с Иваном Ивановичем вышли из тоннеля. Месяц высоко поднялся в небе, как у Гоголя в ночь перед рождеством, и светил во всю силу, а пахучий снег искрился и звонко скрипел под ногами. Вышел покурить и начальник штаба Морозов. Делая загадочное лицо, он сказал:

- Запасайтесь, хлопцы, биноклями, сегодня будет что посмотреть!

Прямо по целинному снегу мы с Иваном Ивановичем направились на катер к Дмитрию Андреевичу Глухову.

На набережной к месту стоянки катера была уже протоптана в снегу синяя под луной дорожка, и когда мы с верхней палубы по совершенно отвесному трапу спустились в узенький коридор, возле каюты Глухова толпились офицеры.