На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918

Ординарец ничего не мог мне объяснить, чем вызвано такое приказание. Считая его лишь результатом того, что начальник дивизии «передумал» и решил иметь батальон у монастыря, я решил «по собственному почину» не исполнять этого приказания. Я полагал, что оно – запоздавшее, должно было встретиться мне с батальоном в пути. А теперь исполнение его было делом нелегким. Надо было поднять спавший уже батальон, кружным путем вести его назад, – большая часть ночи ушла бы на это, люди измотались бы, не спали бы. А для чего это сейчас делать, когда утром все это было бы значительно проще. Так, примерно, размышлял я и продолжал путь в монастырь, чтобы объяснить начальнику дивизии, почему я прибыл без батальона. Но, проехав еще с версту, я встретил нового ординарца с тем же категорическим приказанием – вести батальон к монастырю. Расспросив ординарца о положении у монастыря и узнав, что там все по-прежнему спокойно, я, страшно обозленный на свое начальство, повернул обратно длинным трудным лесистым путем к батальону. Несмотря на пронизывающий ночной холод, я нашел батальон в зверском сне. Все было мертво, что называется, вероятно, до охранения включительно. Прошло немало времени, пока все было поднято на ноги и приведено из сонного в сознательное состояние. Вопреки ожиданию, ни слова осуждения, упреков или озлобления по адресу начальства ни от кого я не слышал. Все тихо покорилось новому испытанию, как чему-то неизбежному. Долго мы шли в ночной тьме по просекам и особенно долго поднимались из оврага по крутому скату при выходе из леса. Каждую двуколку вытаскивали с большими усилиями на руках. На пять-шесть верст пути мы потратили несколько часов времени. Усталые прибрели мы в конце концов к монастырю, углу кладбища. Здесь я встретил Витковского с резервом 2-го офицерского полка. От него я узнал, наконец, почему Дроздовский потребовал стрелковый батальон к монастырю. Оказывается, вечером большевики атаковали наш правый фланг – офицерский батальон и потеснили его. Создалась тревога. Нажми большевики еще, и они могли быть на батареях правого фланга и даже у самого монастыря, то есть в тылу всего фронта дивизии. Понятно, конечно, было отчего заволноваться Дроздовскому и схватиться за любую часть свободную, хотя бы и сомнительного боевого качества, – каким был на самом деле стрелковый батальон, – чтобы бросить его навстречу угрозе общему положению дивизии.

Но почему тогда хотя бы на словах, посылая мне приказание спешить к монастырю, не добавить фразы, хоть такой: «Положение серьезное»? Для меня, начальника штаба, этого было достаточно для того, чтобы осмысленно делать действительно то, что вызывалось обстановкой. Видимо, спокойствие духа в тревожный момент было утрачено, и была растерянность.

Положение на правом фланге исправил полковник Витковский, бросивший на подмогу офицерскому батальону роту своего резерва. Контратака наша была успешна: большевиков отбросили к их исходному положению, причем даже были и трофеи, – захвачено несколько пулеметов.

Уступка офицерского батальона нажиму большевиков днем на открытом, чистом, как на ладони, месте красноречиво говорила о крайнем упадке сил и энергии в лучшей части 3-й дивизии – офицерским батальоне. Кошмарно тяжелые условия сидения в паршивых окопах на ветру и холоде, в легкой одежде, в постоянной тревоге, чувствительные потери, убыль лучшего элемента обессилили батальон. Поэтому прибывший батальон стрелков ждало уже новое приказание: после короткого отдыха, немедленно стать на позицию офицерского батальона, сменить его к рассвету.

В штабе у нас еще не спали, когда я прибыл. Дроздовский, сердитый и более мрачный, чем обыкновенно, встретил меня выговором за неточное и несвоевременное исполнение его приказания – вести стрелковый батальон к монастырю. Мои объяснения не произвели на него почему-то нужного впечатления. Мне было обидно и досадно такое его отношение ко мне. Казалось, налицо были все данные быть мне признательным за мою большую работу в качестве начальника штаба в очень тяжелых условиях. Отчужденность после этого между нами еще более возросла. Мое мнение, что из Дроздовского не мог выйти никогда крупный военачальник, все более утверждалось.

27-го днем никаких особенных событий не было.