На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918

К рассвету прибыли в хут. Хорольский – полпути Манычская – Мечетинская. Сделали привал, остановившись в первой попавшейся хате. Мужики хутора – все народ зажиточный. Тотчас нас очень сытно накормили; затем мы отдыхали. Часов в восемь двинулись далее. Путь снова однообразный, ни одного населенного пункта, поля, поля и опять поля, тучные, сочные – богатый хлебом край; изредка – целина с обильной молодой травой. Верстах в десяти от Мечетинской обогнали огромный обоз обывательских подвод, пустых. Потом узнали, что обоз шел в Мечетинскую по наряду местных сельских и хуторских властей, по требованию командования армии. Население слушалось, подчинялось и несло эту неприятную для него повинность, и особого ропота не приходилось слышать. Подводы вызывались в Мечетинскую для вывоза раненых. Часов в пять, когда мы подъезжали к цели нашего путешествия, из станицы вытянулся длинный обоз повозок до 50 с ранеными. Мой попутчик даже решил, что где-то поблизости, значит, был «боишка», как он выразился, которые нередко здесь случались, так как вокруг района, занятого Добровольческой армией, часто обнаруживали себя небольшие отряды большевиков, в их наступательных попытках, особенно в районе с. Гуляй Борисовки и с. Средне-Егорлыкское (Лежанка). Раненые, поэтому, хотя и в небольшом числе, но бывали почти каждый день.

Но в данном случае мой спутник оказался неправ: это была предписанная командованием армии эвакуация всех раненых из района армии, чтобы сбыть их в глубокий, безопасный тыл – Новочеркасск, Ростов – перед предстоящей операцией армии.

Станица Мечетинская – маленькая, бедная, без обычной в южных населенных пунктах древесной зелени, садов – производила впечатление убогого села. Этой простоте внешней соответствовала и крайняя внешняя скромность того, что в ней находилось. Если б я не знал, что в станице штаб Добровольческой армии и часть ее самой, то по внешнему виду нельзя было и подумать, что все это тут. Ни особого движения, ни многолюдства, так свойственных средоточию таких центров, как высшее управление армией, ставка. Лишь на главной улице, на площади, я увидел трехцветный русский флаг у здания Ставки командующего, почетных часовых, группки воинских чинов, офицеров, казаков, группки обозов. Здесь – кое-какое оживление, необычное для мирной станицы.

Мой спутник пригласил меня на первое время приткнуться у них в батарее, что я и сделал. Но уже к вечеру, представившись начальству, генералу Трухачову[197], который ведал «строевым отделом» (совмещавшим тогда функции отделов генерал-квартирмейстера и дежурного генерала), я перебрался к «своим», генштабу в штабе, где меня заботливо приютили.

Тут я быстро при помощи коллег ориентировался во всем вплоть до того, что через два-три дня армия переходит в наступление на Великокняжескую для выполнения первой операции принятого к исполнению плана похода, названного потом 2-м Кубанским, для очищения Кубани от большевиков.

И здесь, в штабе, та же скромность, бедность, малолюдность. Всего три офицера генерального штаба. Штат штаба сокращенный, слабо напоминавший нормальную организацию такового в минувшую Великую войну. Ни телефонов, ни телеграфов, ни вестовых, ни ординарцев – обычных атрибутов внешности штаба – ничего этого не было, а если и было где, то не было заметно, не бросалось в глаза. Все вмещалось в одном домике. В настроении лиц штаба замечалась какая-то тихая, не кричащая решимость борьбы и сильная вера в то, что большевики, по крайней мере, в предстоящей операции, будут жестоко биты.

Штаб в полной мере отвечал своей маленькой числом, но сильной духом героической армии. Она уже вполне оправилась от тяжелых потерь и ран, понесенных в первом «Ледяном» Кубанском походе, легендарном по своей эпической борьбе горстки храбрецов, почти безумцев в море всегда окружавшего их врага. Недаром так метко и верно этот поход прозван анабазисом[198] Добровольческой армии. Весь вечер я с жадностью слушал рассказы о нем. Теперь армия значительно пополнилась и продолжала пополняться. Прибывали добровольцы с севера, отовсюду шли к ней кубанские казаки, партиями и целыми организованными частями. При мне как раз прибыло несколько сотен их, конных, оружных, снаряженных, организованных. Генерал Деникин их приветствовал и произвел им смотр. Казаки выглядели настоящими частями довоенной казачьей конницы.

Как мне рассказали, армия состояла в этот момент из трех пехотных и полутора конных дивизий. Эта организация только что была проведена. Конечно, звучавший внушительно, в обычном представлении, термин «дивизия» здесь так же, как и все, надо было понимать в значительно уменьшенном масштабе и по числу входивших в нее войсковых частей, и в отношении численности боевого состава. Так, дивизия полковника Дроздовского, составившаяся из приведенного им отряда, имела лишь два полка, один пехотный и один конный с приданными им частями.