На горбатом мосту

Боже ты мой, как же тут всё заселилось,
Как помертвело, как уравновесилось,
Как всё похоже – этот бетон и гранит,
Эти песчаники, мраморы, холмики земляные,
Эти вроде бы кипарисы, туи и тополя,
И этот ветер, рождающий мёртвые шелесты
В жёсткой листве тополиной и в траурных лентах.

Боже ты мой, они окончательно умерли,
Все, как один, одиноки —
На тонком шелку, на полотне перепачканном,
В шуме аппаратуры
И вое сирен запоздалых,
В болтовне проливного дождя,
В рыдании или в молчанье.

У них всё навеки теперь. Узаконено всё
Надписью медной, табличкою жестяною,
По камню – резцом, по воде – тонкой веткой.
И никуда им не деться, нигде им не спрятаться
Перед звоном лопаты, перед святою водой,
Глиной, песком или крестом на дороге.

А этот хитрец и ловкач – как будто мужчина,
Как будто лет сорока? Вот тот, что укрылся
Под литерами NN, словно из алфавита
Знал только их, словно бы не мог себе выбрать
Что-то получше, к примеру XY или MW.
Что утаил он от нас, и что унёс он с собою?
Что и кому он оставил? Нельзя же вот так
Уйти без следа, умереть просто так, для себя лишь,
В недоумении крайнем оставив нас всех.

NN, мужчина, упокой Господь его душу!
Что ж, нынче коснулся его наших душ непокой.

Прохожий, замедли шаги иль задержись на мгновенье,
Разведи руками беспомощно или же – перекрестись,
Заплачь иль засмейся.
Всё выходит едино.

«Тишина. Уже не играют оркестры…»

Тишина. Уже не играют оркестры,
Смолкли даже пластинки. Пускай только вздохи
Порой нарушают,
Ту немоту, что сомкнулась над нами,
Давно утонувшими.
Пусть
Отзовётся однажды струною единственной скрипка —
Так нежно.
И так глубоко. На самом дне улицы.

В Крыму ( Волошинский фестиваль )