На грани полуночи (ЛП)

Скала вздыбилась, скидывая его. Он совершал сумасшедший танец, пытаясь хватится за что-нибудь твердое, но все было зыбко, двигалось, он…

падал на камни, ударяясь и подпрыгивая, и не мог вернуть время, чтобы спасти Лив от Ти-Рекса, он просто падал, падал, теряя все надежды, и этот ужасный миг длился нескончаемо…

Спустя какое-то время Шон медленно выплыл с неясным ощущением холода. Провел ладонью по лицу. Влажное от испарины. Подумал, не повредил ли спину.

Голова загудела сильнее.

Он с трудом открыл глаза. В движущемся тумане перед ним стояла Лив.

Радость переполнила грудь. Ти-Рекс не убил ее. Волосы Лив были похожи на темное облако. Шону до боли хотелось их коснуться.

– Вставай, чурбан, – Лив улыбнулась ему, протягивая изящную руку.

Он поднялся на ноги и схватил ее, страстно желая впиться в эти нежные губы, насытиться ароматом, наполнить руки теплом…

Ее глаза, распахнувшись, застыли. Она издала возглас удивления, с лица сбежала краска. Лив осела, и он подхватил ее. Она соскользнула набок, потому что Шон держал ее одной рукой.

В другой был нож, который он вонзил в грудь Лив.

Стылый ужас затопил Шона, как кровь из вскрытой артерии.

Он стал опускать Лив, но некуда было ее положить на крутом склоне, на зазубренных скользких скалах. В голове эхом отдался издевательский смех Остермана. Шум в голове перерос в оглушающий рев.

Наконец Шон узнал этот шипящий звук: его издавала паяльная лампа.

Шон отшатнулся, его вой поглотил глухой туман, рассеяв в скалах, голова болталась, дыхание перешло во всхлипы…

Прекрати. Тупой идиот.

Он так испугался, заскользил и ухватился за выступ, чтоб не скатиться. Посмотрел вверх. Там был Кев. Гораздо старше, в шрамах, хмурый Кев с беспокойными глазами, рассматривавший его с этой странной позиции. Ямочка Кева навсегда спряталась под шрамами на неулыбчивом лице.

– Оставь меня в покое, – взмолился Шон. – Я больше ни на что не годен.

«Вижу. Ты и раньше особо не был годен ни на что».

Шона ужалила твердая нотка осуждения в голосе Кева.

– Да что ты в этом понимаешь? – огрызнулся он. – Ты, вообще-то, умер. Так нечего критиковать.

Холодное выражение на лице брата не дрогнуло.

«Так сунь дуло в рот, если тебе так уж приспичило умереть. Не устраивай долбанных сцен».

– Я не обязан говорить с тобой. Тебя я просто выдумал.

Шон закрыл глаза, сосчитал десять болевых вспышек, усилием воли внушил, что призрак исчез, и открыл глаза. Все еще здесь. Упрямый сукин сын.

«Если перевалишь за грань, Остерман победит. – Это хриплый голос Кева. – Он будет хохотать в аду. Хочешь доставить ему гребаное удовольствие?»

– Так что мне, черт возьми, делать? – проорал Шон.

Рот Кева ехидно сжался.

«Да, трудновато».

Шон разозлился не на шутку.

– Конечно трудно, идиот чертов, – проворчал он. – Что, по-твоему, я тут делаю? Дрочу?

Кев не дрогнул.

«Сдохнуть легко. Жить куда труднее».

Это логическое заключение Шон воспринял как сомнительное, полученное от покойника, но не стал с ним спорить. Слишком, на хрен, вымотался.

Он опустил голову на руки. Может, даже немного поспал.

И пробудился от собственного скрежета зубов. Поднялся ветер и прорезал в тумане ясные просветы.

Шон моргнул, вгляделся… и ахнул. Кишки в ужасе свернулись.

Он торчал на высокой скале. Свесив ногу и руку. И все плечо. И таращился прямо под собой в тысячефутовую пропасть.

Застыл, испугавшись до чертиков. Всю неделю он заигрывал со смертью, но впервые смерть сделала ответный ход.

Шон не хотел умирать. Мысль о смерти испугала его. Негоже так умирать. Прервавшись на полпути, не завершив дела. Так глупо умереть сейчас после всех усилий, просто драма какая-то. Никогда больше не увидеть Лив, не коснуться, не услышать ее нежный голос. Страх пронзил Шона как ледяной осколок.

Понадобилась вечность, чтобы разрушить морок и отползти от края. Шон перевернулся лицом на острые камни, ноги и руки ослабели. Он разваливался на части, впервые с тех пор, как очнулся от комы.

Он выл, скорбя о всех. Отце, Кеве, своей маме. О Лив. Оплакивал всю боль и страх, которые навел Остерман на всех тех бедных детей. О потерях, горестях, лишениях. Раз за разом, словно сквозь него проходила молния, пока он не начал думать, да прекратиться ли это хоть когда-нибудь.

Наконец все кончилось. Шон был без сил. Ослабевшими конечностями цепляющийся за горную вершину под нависшими серыми тучами.

И когда он снова перевернулся, шум в голове исчез. Шон слышал только ветер, свистевший в расселинах скал.

И ощущал свет. Ясность.

Попытался встать. Ноги подогнулись, и он сел на задницу.

От чего рассмеялся. Вот будет ирония судьбы, если он сейчас отдаст концы, как придурочный кретин, только потому, что трясутся и не держат никудышные ноги.

Лив. Он подобрался в ожидании приступа боли, но боль изменилась. Стала жарче, мягче. Сменилась на боль страстного желания.

Сладкая боль расцветающей надежды.

Лив отступила от сценки, над которой работала. Последний раз, когда рисовала фрески для детского отдела, она нашла, что Синяя Борода слишком страшный. Теперь Лив стала жестче. Или, может, слишком извращенной.