На грани развода

Марина побежала на пляж и позвала всех в кафе. Дети уселись за столы и с восторгом стали лопать эти смешные блинчики и оладушки. Но Луиза оказалась права – Коля расплакался, потому что не хотел есть муравья, которого Георгий соорудил из оладушков. А Настя чуть не плакала над котенком. Георгий улыбнулся и вернулся к вырезанию цветов и невиданных зверей. Луиза взяла несколько уже готовых и нарезала их детям.

– Он даже не заметит, – сказала она, когда Марина ахнула, увидев, как Луиза вонзает нож в глаз птице, – как не заметит, что его су-шеф опять пережарил мясо. Сейчас Георгию так плохо, что он вообще ничего не видит и не слышит. Даже если «Утопия» сгорит, не обратит внимания. Вот смотри. Ты знаешь, где я его нашла? Здесь, на лежаке.

Луиза показала Марине чемоданчик, сделанный из дорогой кожи.

– В нем он носит свои ножи. Никогда с чемоданом не расстается. Только когда ему плохо, забывает где попало. Хорошо, все знают, что это ножи Георгия, и возвращают. Еще контейнер нашла с улитками. А зачем ему улитки, так и не поняла. Кто здесь улиток будет есть?

– Ой, улитки наши! Кира с Аней уже их сегодня теряли и плакали все утро! – ахнула Марина. – А где они сейчас?

– Как где? На кухне. Вместе с ножами Георгия. Я же не могла их выбросить!

Марина вернула контейнер на лежак, пока девочки не заметили пропажу. Луиза положила чемоданчик с ножами перед Георгием, но тот никак не отреагировал.

– Вы его по-прежнему любите? – спросила Марина.

– Конечно, люблю. Как можно не любить? – ответила Луиза, вынося на большом подносе кофе для взрослых, сок для детей. – Георгий остался таким, каким был раньше, в молодости.

– И что он делал? Дарил вам цветы? Готовил изысканный десерт?

– Нет, зачем? – рассмеялась Луиза. – Разве за это любят? Любят за то, что не можешь объяснить. За то, что завораживает и пробирает до печени. У меня так было. Всегда печень начинала болеть, когда я на него смотрела. Я даже проверялась у врача. Не сердце, не желудок. Печень. Любовь отдает не в сердце, а в печень. Смешно, да? Орган, который отвечает за токсины. Любовь – тоже токсин, получается. Георгий – я его знаю лучше, чем собственного мужа. И каждый день готова с ним проживать, как первый. Знаю, звучит пафосно, как в книжках пишут, но это действительно так.

– Удивительное чувство, – заметила Марина. – У меня такого никогда не было.

– Не у всех бывает. Но кто знает, как лучше? Дышать для себя или дышать за двоих? У многих дыхания не хватит.

– Расскажите еще про Георгия, – попросила Марина.

– Каждый вечер ровно в десять он стоит вон там, – Луиза показала на небольшой причал для лодок, – и смотрит на море, слушает шум. Десять минут, ни минутой больше. По нему можно часы сверять, как по нашей птице.

– Птице? Я думала, что тоже птиц люблю. У нас на балконе ласточки. Они много гадят и слишком громко кричат. И очень противно, кстати.

– Нет, это другая птица. Не ласточка. Мы, когда молодые были, здесь с Георгием встречались. На этом самом пляже. И ждали птицу. Она начинала петь ровно в два часа шестнадцать минут утра. Даже не петь, а стонать, будто предчувствуя, что наша любовь окажется долгим стоном. Каждый год. В определенный день, наш день. Когда началась наша любовь. А потом мы сидели на пляже, разжигали костер и ждали «нашу птицу». Ее крик казался нам счастливым предзнаменованием. Каждый год в один и тот же день она прилетала. И начинала стонать. Не в пятнадцать минут, не в двадцать, ровно в шестнадцать минут. Так до сих пор происходит, Георгий рассказывал. Хотя я ее давно не жду. Не могу. Для меня это слишком тяжело. А Георгий выходит, разжигает костер и ждет ее. Наверное, это другая птица прилетает, та давно умерла – птицы ведь не живут столько, сколько люди. И мы с Георгием тут совсем ни при чем, но он верит в нее, выходит и слушает. Я спрашивала, зачем себя так терзать? Разве можно так рвать сердце? Это ведь невыносимо – столько лет слушать птичий крик по своей любви, которая так банально закончилась. Георгий ведь даже не любил ту девушку, с которой мне изменил. Случайная знакомая. Мужчина, что с него взять. Молодость, которая сама не знает, что творит, и не ведает, чем все обернется. Минутная слабость, которая вот так вылилась в годы страданий. Слишком дорогая расплата. Если бы знать тогда… Но мне было больно, так больно, как никогда – ни до, ни после. Думала, умру от горя. Родители боялись, что я руки на себя наложу. Я хотела утопиться, но не смогла. Слишком люблю море, воду, чтобы в ней умереть. Надо было его простить, а я не смогла. Да и сейчас не смогла бы. А птица продолжает кричать.

– У вас хотя бы остались память и птица. Место. И Георгий. У многих от любви и этого не остается. Только пепелище от костра, – заметила Марина.

– Да, я понимаю. Мне бы так хотелось рассказывать эту историю про птицу нашим детям, но не судьба. Сегодня как раз тот день. Наша птица должна прилететь. Поэтому я вспомнила. И Георгий из-за этого взялся за нож и мучает себя, вырезая на арбузах и дынях. Может, мне прийти к нему сегодня? Как думаешь?