На грани серьёзного

– Что мне делать? – Она с надеждой заглянула в лимонные глаза, тщетно разглаживая курчавую шерсть. – Соглашаться или нет?

Кот, как и следовало ожидать, молча смотрел на нее. Если бы она спросила совета, стоит ли содрать обои, опрокинуть фикус или сожрать провода от системного блока, тут, может, он и подсказал бы что-то умное. Но в мужиках Линукс совершенно не разбирался.

Дело было слишком деликатным, чтобы спрашивать совета у кого-то постороннего. Даже у Липкиной. И уж тем более – у мамы. Потому что слишком стыдно, когда на секс с тобой мужчина может согласиться только в качестве одолжения. Когда тебя оценивают не как женщину, а как потенциальный инкубатор. Родителям она понравилась! Это прямо вторая строчка в хит-параде приятных вещей, которые она услышала за год. На первом месте – «Ну, зато эрозии я у вас не вижу» от Умы Тагировны.

Кстати, о Тагировне. Ее Кира больше посещать не собиралась. С последнего приема прошло достаточно времени, чтобы понять: это была классика вокзально-цыганского развода. Надавили на больное, испугали самым страшным – и схватили тепленькой. И Кира, вся из себя умная и независимая, с разинутым ртом купилась на фразу «Девочка-девочка, хочешь леденец и покататься в дядином фургоне?». И даже бог с ними, с деньгами. Она ведь чуть не прыгнула в постель к неизвестному мужику, чтобы не опоздать на поезд материнства!

Не умеет наш народ обращаться с медиками. Кира была этому стотысячным подтверждением. Сначала высиживала проблему дома, потому что от врачей одни хлопоты и вообще, коновалы они все. Авось пройдет, а если не пройдет – когда ласты склеишь, так и так все равно будет. Зато уж если дошла до клиники, поверила первому же человеку в халате. Не убедившись, доктор ли это вообще или гардеробщица. И кого винить в собственной глупости?

Наученная граблями платной медицины, Кира решила действовать по-умному. Обратиться в научно-исследовательский институт акушерства и гинекологии. Потому что если там нет грамотного специалиста, то его нет в природе, как единорогов или мужчин с благими помыслами.

Поэтому на следующей же неделе Кира выбрала день, встала пораньше, готовая к телефонному сношению с регистратурой НИИ. Автодозвон – для слабаков. Здесь требовалось искусство внезапности. Набирать номер не раз в три секунды, а импульсами. Чаще, реже… Не так просто вклиниться в плотную вереницу бабулек, диктующих номер полиса.

Институт недаром сохранил за собой особый статус. В поликлинику через Интернет теперь может записаться каждый, а вот по старинке дозвониться, подкараулить регистраторшу, вовремя подъехать за талончиком и прийти с целым списком странных принадлежностей – это было сродни сложному обряду инициации. Только прошедший посвящение драконами регистратуры мог рассчитывать на прием профессора.

Профессор Штейнберг, к которому таки прорвалась Кира, сильно напоминал лягушонка. Невысокий, с короткими кривыми ногами и аккуратным округлым брюшком, которое казалось накладным при всей его тщедушности. Образ добавляла отполированная лысина, щедро усыпанная пигментными пятнами, и жидкие усики. Глаза профессора смотрели в разные стороны, и Кира никак не могла сообразить, на какой именно глаз ей ориентироваться при разговоре.

Видимо, в науку этот человек пошел, потому что в роддом ему был путь заказан. Иначе бы резко подскочила статистика преждевременных родов. Кире и самой резко захотелось сбежать, едва она распахнула дверь. Что-то маниакальное виделось ей в дряблом лице врача. Но мама ее учила: внешность в людях не главное. И поборов инстинкт самосохранения, Кира взяла себя в руки и переступила порог кабинета.

Если не считать некоторых странностей, которыми сопровождался осмотр, доктор Штейнберг внушал доверие. Рассуждал неспешно, здраво и, что самое важное, терпеливо разжевывал Кире, как функционирует ее организм. Общением с пациентами он, судя по всему, пресытиться не успел. Или в нем просто умер великий педагог.

– Какие яичнички, – он любовался снимком УЗИ, как будто это была картинка из запретного журнала для взрослых. – Видите ли, Скворцова, каждый цикл в рабочем яичнике созревает несколько фолликулов. Один из них, самый большой, называется доминантным, лопается, и происходит овуляция. В вашем случае об истощении говорить, конечно, рано. Да, некоторый гормональный дисбаланс, судя по анализам, имеется, но все поправимо. Я одного не понимаю: как вы могли согласиться на стимуляцию, если вам уже говорили об истощении? Вы рисковали либо лишиться последнего резерва яйцеклеток, либо попросту заработать кисту. Скажите, в какой клинике вы наблюдались?

– Там написано, – Кира кивнула на выписку.

Сама она бы не вспомнила длинное составное название, заканчивающееся на «-мед».

– Девочка моя… – протянул доктор Штейнберг с такой интонацией, что на мгновение Кире снова показалось, что он – гнусный маньяк. – Ну в вашем-то возрасте! Неужели вы не могли хотя бы убедиться в репутации клиники?…

Доктор Штейнберг назначил новое лечение, сказал, что дает организму отдохнуть.