На грани тьмы и света

«Белый храм Двенадцати апостолов…»

Белый храм Двенадцати апостолов,
Вьюга — по крестам,
А внизу скользят ладони по столу —
Медь считают там.

Вот рука моя с незвонкой лептою,

Сердце, оглядись:
В этом храме — не великолепие
Освященных риз.

Что за кровь в иконописце-пращуре,

Что за кровь текла,
Говорят глаза — глаза, сквозящие
Из того угла.

Суждено нам суетное творчество,

Но приходит час —
Что-то вдруг под чьим-то взглядом
скорчится,
Выгорая в нас.

Но мечта живая не поругана,

Хоть и был пожар,
И зовет, чтоб я ночною вьюгою
Подышал.

1968

«В этом доме опустелом…»

В этом доме опустелом
Лишь подобье тишины.
Тень, оставленная телом,
Бродит зыбко вдоль стены.

Чуть струится в длинных шторах

Дух тепла — бродячий дух.
Переходит в скрип и шорох
Недосказанное вслух.

И спохватишься порою

И найдешь в своей судьбе:
Будто все твое с тобою,
Да не весь ты при себе.

Время сердца не обманет:

Где ни странствуй, отлучась,
Лишь сильней к себе потянет
Та, оставленная, часть.

1963

«Она вошла во двор несмело…»

Она вошла во двор несмело,
И средь больничной суеты
Ей утро в душу не успело
Дохнуть
Предчувствием беды.

К стволу сосны

Прижалась телом,
Зовущий взгляд — в окно отца.
Но кто-то выглаженный,
В белом,
Сказал два слова ей с крыльца.

И, тем словам

Еще не веря,
Увидела со стороны
И морга отпертые двери,
И тень носилок
У стены.

Дверной проем,

Глухой и черный, —
Как зов старушечьего рта,
И солнцем
Косо освещенный
Порог —
Как смертная черта.

И, глядя пристально

И слепо,
Меж сосен девочка пошла.
В руке,
Распертая нелепо,
Авоська стала тяжела.
А тот,
Что вынес весть навстречу,
Не отводил усталых глаз
И ждал:
Вот-вот заплачут плечи,
Сутулясь горько и трясясь,
Но парк укрыл ее поспешно,
Давая втайне перейти
Ту грань,
Откуда к жизни прежней —
Наивно-детской —
Нет пути.

1968

«Заняться как будто и нечем…»

Заняться как будто и нечем.
Вот лестницу он смастерил.
Ведь жизнь оставляет под вечер
Немного желаний и сил.

И тихо — ступень

   за ступенью —
Он стал подниматься туда,
Где пенье, морозное пенье
Над крышей несли провода.

А все, что отринуто, глухо

Замкнули четыре стены.
Там как изваянья недуга —
Подушка и ком простыни.

И встал он — высоко,

   высоко —
Не краткий закат подстеречь,
А холод незримого тока
У самых почувствовать плеч,

Увидеть в каком-то наитье

(Как будто провел их не сам)
Вот эти смертельные нити,
Ведущие к первым огням.

Ну что же, теперь не в обиде:

В порыве желаний простых
Огонь на поверке увидел
И что осветил он — постиг.

Но старое сердце дивилось:

И в счастье есть горький удел —
И выше бывать приходилось,
А что-то навек проглядел.

1968

«И луна влепилась в лоб кабины…»