На границе света

Я не мог стереть с лица глупую улыбку. Пусть даже это смотрелось как-то по-детски и совсем не круто. Да, Матильда действительно делала меня счастливым, потому что она была невероятно, абсолютно, непостижимо, нереально… симпатичной. Всего несколько дней назад я сидел как бревно в своей комнате и беспомощно пялился из окна на кладбище. А тут в дверях вдруг появилась она – и всё, всё до последней мелочи вдруг изменилось. На этих выходных я часто заходил в ванную, чтобы понаблюдать за её домом (я так просил Гиацинта выдать мне секрет суперзрения, но, как и с остальными способностями, оказалось, что никакого секрета не существует, а всё дело в упорных тренировках), и даже стал включать заунывную поп-музыку. Такого со мной никогда раньше не случалось. Скорее наоборот. Я смутно помнил, как Лилли умоляла меня выбрать наконец песню, которая станет нашим символом. У каждой счастливой пары, мол, есть такая песня. А теперь и я превратился в безнадёжного романтика. Не хватало только, чтобы я сам написал песню и исполнил её Матильде. Аккомпанируя себе на укулеле.

«Куда она запропастилась? Почему так долго не приходит?»

Мне так хотелось обнять её, прямо сейчас. И поцеловать.

На секунду загорелся экран моего телефона. Пришёл ответ от Матильды. Я пробежал глазами строчки и вздрогнул. Что это за бред? Кажется, сообщение предназначалось вовсе не мне. В недоумении я вперился глазами в телефон, раз за разом перечитывая сообщение. Никакого моментального прозрения я не испытал, скорее, это было что-то вроде медленного проблеска реальности, который постепенно перерос в настоящее пламя. Оно жгло меня изнутри и причиняло такую боль, что мне пришлось крепко схватиться за костыли, чтобы не упасть. В тот же момент в дверь позвонили. Во мне ещё теплилась надежда, что всё это какая-то ошибка или игра моего подсознания. Но до смерти испуганное лицо Матильды не оставляло никаких сомнений – нет никакой ошибки. Передо мной стояла девочка, которую моя мама наняла специально для того, чтобы та обо мне заботилась. Одно надо признать – со своей работой она справилась блестяще.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

– Вот и ты, – сказал я, сам удивившись, насколько непринуждённо звучал мой голос. – Поехали, что ли?

В отличие от меня, Матильда не смогла произнести ни слова. Она лишь еле заметно кивнула, когда с ней поздоровался мой папа. Затем Матильда выкатила коляску из дома, а папа – ха-ха – пожелал нам отлично провести день. Она торопливо приладила подножку и беззвучно ждала, пока я усядусь. Я протянул ей костыли, как делал это всегда, и, осознав привычность этой процедуры, почувствовал себя ещё более несчастным. Обычно Матильда за секунду пристёгивала костыли к коляске, но сегодня она сама с трудом стояла на ногах, поэтому прошло несколько долгих минут, пока моя коляска сдвинулась с места.

Мы не могли сейчас смотреть друг другу в глаза, но моё застывшее выражение лица не менялось. Я боялся, что не смогу больше сдерживать свои чувства, если хоть на секунду сниму эту маску. Правда, я и сам до конца не понимал, что же я, собственно, чувствую. Я ощущал лишь невероятную боль.

«Ну почему она молчит?»

Несколько раз Матильда глубоко вздохнула, но так и не произнесла ни слова. Мы молча проехали мимо цветочной лавки, пересекли площадь и остановились на трамвайной остановке. Лишь здесь, в шуме приближающегося трамвая, она пробормотала:

– Мне очень жаль.

Даже не знаю почему, но её слова меня ужасно разозлили. При этом я был рад наконец-то почувствовать хоть что-то кроме боли.

«Значит, ей понадобилось целых пять долгих минут, чтобы произнести три несчастных слова?»

Я дождался, пока она завезла коляску в трамвай, пристегнула её и в изнеможении опустилась на сиденье рядом со мной.

– О чём именно ты жалеешь? – спросил я.

Мой голос даже отдалённо не передавал всю бурю чувств, которая царила сейчас в моей душе. Матильда прикусила нижнюю губу, будто обдумывая ответ.

– Что не рассказала тебе об этом, – наконец ответила она. Матильда говорила так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы разобрать её слова. Трамвай был почти пустым, никаких лишних свидетелей. – Но я не знала, как это сделать. И боялась, что ты неправильно всё поймёшь. Кроме того, я пообещала твоей маме ни о чём тебе не рассказывать. Ей было очень важно, чтобы ты верил, будто я по собственному желанию к тебе прихожу. А то, что я настырно предлагаю помощь и странно себя веду, – это часть моей работы.

– Понимаю, – сказал я. – И сколько же она заплатила, чтобы ты стала настырной и странной?

– Я же не… шестнадцать евро в час. – Матильда потупилась.

«Хорошо, что она опустила голову. Видеть эти виноватые глаза я просто не могу, они приводят меня в настоящую ярость. Как мне хочется схватить её за плечи и тряхануть. А ещё… поцеловать. О боже, как же мне хочется её поцеловать».

От этого желания я злился ещё сильнее.

– Я верну все деньги, – прошептала она, и я с трудом оторвал взгляд от её губ.