На гребнях волн

Лучше остаться здесь. Отлежусь, приду в себя и соображу, что делать дальше. Придумаю какой-нибудь план. Что сказать о Ките, как объяснить, что произошло.

Я выхожу из флигеля и на цыпочках прокрадываюсь мимо дома на Клемент-стрит. На улице никого, только китаец-бакалейщик открывает свой магазинчик на углу, да две старухи с крошечными собачонками на поводках беседуют по-русски, пока их питомицы обнюхивают друг друга.

Я захожу в магазинчик на углу. Надо купить аспирин. И что-нибудь на завтрак. Кладу в корзину бутылочку апельсинового сока, коробку овсяных хлопьев и аспирин, иду на кассу.

– Что это у тебя с головой? – спрашивает хозяин.

Капюшон соскользнул. Торопливо натягиваю его обратно.

Крадусь обратно во флигель; пакет с покупками слишком громко шуршит. Войдя внутрь, запираю за собой дверь и сажусь прямо на ковер. Вскрываю коробку хлопьев торопливо, даже не заметив, что держу ее вверх ногами. Черпаю хлопья горстями и ем. Они слишком громко хрустят на зубах. От жевания начинает болеть голова. Открываю бутылку, выпиваю добрую четверть одним долгим глотком. Тут вспоминаю об аспирине. С некоторым трудом открываю флакон, глотаю разом три таблетки и запиваю соком.

Потом заставляю себя снова заползти на диван, где мне, несомненно, будет удобнее. Двигаться на удивление сложно. Сажусь, скрестив ноги, и приказываю себе вслух:

– Думай!

Голос звучит хрипло, как чужой. Обеими руками я берусь за голову, словно стараюсь развернуть ее в направлении будущего.

Я заставляю себя думать, но мысли не приходят. В комиксах мысли героев вписывают в пузыри у них над головами. Пузырь над моей головой пуст. Сама того не заметив, я засыпаю; а проснувшись, вижу там, где лежала моя голова, красно-бурый осенний листочек размером с четвертак. Хочу его взять и понимаю, что это засохшая кровь.

Надо найти газету, посмотреть, нет ли новостей о Ките. Я выскальзываю из флигеля и тихонько – вдруг мадам Соня дома? – крадусь на Клемент-стрит. Дохожу до желтого газетного автомата, приближаюсь к нему боязливо, страшась прочесть заголовок. Но на первой странице – ничего о Ките. Заголовок посвящен налоговой реформе. Я бросаю в щель монеты, забираю газету и несу к себе во флигель. Здесь, сидя на полу, разворачиваю и просматриваю каждую страницу, каждый раздел. Ни одного упоминания о Ките. Словно его и не было.

27

Ближе к обеду я снова выбираюсь за едой, и тут вижу на улице знакомое лицо. Мой кузен Ласло стоит перед кинотеатром. Держится за руки с мужчиной, явно постарше. Ласло сейчас восемнадцать. Я перевожу взгляд на афишу маленького артхаусного кинотеатра: «Моя прекрасная прачечная», дневной сеанс.

– Юла? – окликает меня Ласло и быстро отпускает руку своего спутника.

Мы с ним не виделись три года. Прежде дружили, а потом у моего папы вышла размолвка с его мамой. Точнее, папа называет это «размолвка». А мама называет «смех один».

– Что это с тобой? – спрашивает Ласло. – Что у тебя с головой?

– Кажется, упала, – отвечаю я, показывая на верхний край уха. Саму рану не трогаю, это больно.

– «Кажется»? – переспрашивает он.

– Ага, – отвечаю я.

Он еще подросток, но над верхней губой уже усики, которых я прежде не видела. Темно-русые волосы, круглые щеки, глубоко посаженные глаза. Нас с ним можно принять за брата и сестру.

– Давай я отвезу тебя домой, – говорит он.

– На машине? – спрашиваю я.

– Ну да, – отвечает он, поколебавшись.

– У тебя есть машина?

– У моего друга есть, – отвечает он и оглядывается. Но мужчина, что держал его за руку, уже исчез. – Джоэл! – зовет Ласло.

– Куда это он? – спрашиваю я.

– К жене и детям, должно быть, – отвечает Ласло. Старается говорить спокойно, но от этого особенно заметно, что злится.

– Подожди секунду! – говорит он.

– Ладно, – отвечаю я с неохотой, словно он меня задерживает. Как будто мне есть куда идти.

Ласло бросается вдоль по улице и возвращается, обежав квартал, потом бежит в другую сторону. Я смотрю ему вслед: мне кажется, что торс у него слишком длинный, а ноги коротенькие, и он ими перебирает, как сороконожка.

– Джоэл! – зовет он. – Джоэл! – И синяя куртка «Members Only» на нем вздувается от ветра, точно парус.

Наконец он возвращается, понурый, погруженный в свои мысли.

– Хочешь, провожу тебя домой? – говорит он.

– Мне нельзя домой, – отвечаю я.

– Ясно, – говорит он. – Со мной тоже такое бывало.

«Ну нет, вряд ли ты кого-то доводил до смерти!» – хочу ответить я, но вместо этого говорю:

– Я по тебе скучала.

В конце концов мы едем на автобусе с пересадкой до его дома – точнее, дома бабушки, когда она была жива. Теперь там живет горстка моих венгерских родственников: Ласло, его мать Агота (моя тетка), его сестра Жасмин, еще один мой кузен Золт со своей семьей. Не уверена, кем мне приходится Золт; слышала от мамы с папой, что он нам вообще не родственник. Но он то ли строитель, то ли плотник и помогает содержать в порядке дом.

– Они все там будут? – спрашиваю я.

Мы сидим бок о бок на скользких оранжевых автобусных сиденьях.

– Не знаю, – говорит Ласло. – Многие ведь работают. А Жасмин в положении, – добавляет он.

Моей кузине Жасмин двадцать.