На гребнях волн

– Я спрашивала, не видел ли кто-нибудь моего друга, – говорю я.

– Я видела мальчика, – говорит она. – Он бежал.

– Куда? – спрашиваю я.

Она показывает рукой на океан.

– Туда, – отвечает она. – Прямо в море.

– Бежал в море? – тупо повторяю я.

«Сраные хиппи!» Кто-то передает старухе здоровенный бонг, она ставит его на песок и склоняется над ним, словно над микроскопом. О моем существовании она уже забыла.

Беззубый тянется ко мне; даже сквозь запах дыма просачивается вонь его немытого тела. Я шарахаюсь. Вижу в отдалении двух полицейских: они спускаются по ступеням на пляж. Собрав остаток сил, бегу к ним.

– Эй, куда собралась? – слышится за спиной. – Вечеринка только начинается!

Увидев, что я бегу, копы тоже бегут мне навстречу. Быстро бежать им не удается: мешают оружие и дубинки, к тому же, спустившись на пляж, они сразу начинают увязать в песке.

– Вы здесь из-за Кита? – спрашиваю я. – Вы его нашли?

– Кого? – переспрашивает один.

– Это мальчик, – объясняю я.

– Он там, что ли, у костра? – спрашивает другой коп. – Нас вызвали потушить костер и разогнать это сборище.

– Нет, – отвечаю я.

И рассказываю о Ките, о том, как он пытался обогнуть утес – рассказываю им все, что знаю. Выслушав меня, один полицейский достает рацию, другой трусцой направляется к утесу. Коп с рацией поворачивается ко мне.

– А с тобой все в порядке? – спрашивает он.

– Все нормально, – отвечаю я, понимая, что он смотрит на мою окровавленную голову. – Просто беспокоюсь за друга.

– Ладно, мы его найдем, – говорит он. – Патрульная и «Скорая» сюда уже едут. Думаю, все, что нам нужно знать, ты рассказала, но теперь хорошо бы тебя согреть.

– Со мной все будет хорошо, – отвечаю я.

– Я вернусь, – говорит коп и бросается бегом в сторону костра.

Я поворачиваюсь и начинаю подниматься по ступеням. Пора уходить. Они его найдут. Его? Или его тело? Мертвое тело, обглоданное гневным океаном.

26

Я поднимаюсь по девяноста трем ступеням, опускаюсь на песок под знаком, сообщающим на множестве языков, что смертельно опасно находиться у кромки воды во время прилива. Кажется, в теле у меня больше нет ни мускулов, ни костей. Запускаю руку в волосы; там мокро. Смотрю на пальцы – кровь. Я отбрасываю волосы назад и натягиваю капюшон. Смотрю на свои страшно исцарапанные руки и ноги. Эти пересекающиеся красные линии меня завораживают: они идут во всех направлениях, словно я лезла по леднику.

Вспоминаю, что в рюкзаке у меня спортивные штаны, достаю их и натягиваю, а синюю форменную юбку запихиваю глубоко в рюкзак. Встаю. Теперь можно идти. Только куда?

Домой я идти не хочу. Не могу. Я довела человека до смерти. Можно ли так сказать? Верно, я привела его на пляж; но дальше он бросился бежать от меня – навстречу своей гибели. Значит, в точности обвинение должно звучать так: я довела человека до того, что он бросился бежать навстречу гибели. Нет, о таком не расскажешь родителям. Да и вообще никому.

В капюшоне голове лучше, так что я иду, придерживая капюшон одной рукой. Иду и иду, пока не оказываюсь на Клемент-стрит. В балетной школе задернуты шторы. Окно наверху закрыто. Не знаю, где мадам Соня, но хорошо, что здесь ее нет. Я обхожу дом по тропинке справа, перешагиваю через шланг, свернувшийся, как лассо, непослушными пальцами набираю код: 1938. Щелчок открывающегося замка – звук свободы.

Я вхожу во флигель, закрываю за собой дверь и падаю ничком на розовый диван. Кстати, где пушистое белое покрывало? И тут я вспоминаю новости. В рождественское утро Мария Фабиола обнаружилась на крыльце родительского дома, завернутая в одеяло, словно новорожденная.

Желтый свет падает на меня москитной сеткой. Я сплю, и мне снится длинноволосая женщина с пляжа. Она протягивает мне руку: в ладони что-то вроде цветка. Но вот она разжимает руку, предмет на ладони начинает расти – и я вижу, что это шляпа-котелок. Она надевает котелок мне на голову, но он мне жмет.

* * *

Проснувшись, я обнаруживаю, что лежу, зажав ладонями уши. Голова, по ощущениям, как на картине художника-кубиста. Волосы с одной стороны – той, которой я проехалась по камням, спасая лицо, – все в чем-то липком.

Я ищу во флигеле зеркало. Но зеркал здесь нет – да и никаких отражающих поверхностей, даже в маленькой ванной. Это место призвано сопротивляться ходу времени, отторгать время. На стенах здесь лишь засохшие букеты, вытертые пуанты и «Плот Медузы». Я приоткрываю дверь и вижу, что снаружи стало светлее. Как такое может быть? Смотрю на часы – семь. Семь утра. Я проспала всю ночь. Или две ночи. Какой сегодня день?

А потом вспоминаю Кита. Спрашиваю себя, нашли ли полицейские его тело. И что дальше? Повезли на «Скорой» в больницу? И когда «Скорая» с воем мчалась по улице, уступали ли ей дорогу другие автомобили?

Если пойти сейчас домой, придется объяснять, где я провела ночь – или две. А дальше маячит куда более серьезная, смертельная проблема. Кит. Мне будут задавать вопросы – много, много вопросов. И все меня возненавидят. Еще сильнее, чем сейчас.