На гребнях волн

– Да. Если бы ее нашли по моему звонку, я бы стал на пятьдесят тысяч богаче – а с другой стороны, мог бы быть уже мертв. А наш дом стал бы местной достопримечательностью. Представь, перед домом останавливаются туристические автобусы, и экскурсовод говорит: «Здесь убили человека, который выдал полиции, где прячется Патти Херст!» Так-то, – заканчивает он.

Я не знаю, что на это ответить, и наконец говорю:

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – отвечает он и встает.

Уже в дверях кабинета вдруг останавливается и добавляет, словно только сейчас об этом вспомнил:

– И да, Юлаби, имей в виду: бар со спиртным я запер.

25

Во вторник, уходя из школы, я вижу на дверях учительской объявление: «Сегодня после обеда учебная часть закрыта. Внеочередное собрание преподавательского состава». С минуту стою у двери, разглядывая это объявление. Мимо меня проходят и входят в дверь мисс Мак и мисс Кейтениз с красными конвертами в руках. Я наклоняюсь и делаю вид, что завязываю шнурок, а потом, изо всех сил притворяясь, что вовсе не спешу, пускаюсь наутек.

Иду по направлению к дому. На Лейк-стрит вижу Кита еще с двумя незнакомыми мальчишками. Все трое на скейтбордах. На тех двоих толстовки «Трэшер», у Кита на толстовке написано «Пауэлл Перальта». Когда я подхожу ближе, те двое пялятся на меня, а Кит отворачивается.

«Вот дерьмо!» – думаю я. Они слышали про кровь.

– Привет, Кит! – говорю я. – Ну как тебе Йосемити?

Те двое смеются. Кит молчит.

Не отрывая глаз от тротуара, словно пытаясь сделать вид, что это не я сказала, целеустремленно прохожу мимо. Не оборачиваюсь. Завернув за угол, ускоряю шаг, хоть и не знаю, куда иду. Сегодня сильный ветер – и хорошо, тем быстрее он высушит капельки воды, что собираются в уголках глаз.

На Двадцать пятой авеню я сворачиваю налево. Теперь понятно: иду на Бейкер-Бич. Прохожу мимо дома, где в свое время сидела с детьми. Однажды вечером их родители не вернулись в обещанное время. Часы пробили десять, стрелки уже подползали к одиннадцати – их все не было. Я позвонила маме и папе. Они спросили, знаю ли я, куда они ушли? Я не знала. Представляла себе автокатастрофу. Думала, что оба погибли и мне придется как-то сообщить об их смерти детям – малышам с губами как розовые лепестки, от которых пахло кетчупом. Наконец, в 0:37 распахнулась дверь: я увидела, как пальто летит в одну сторону, шарф в другую, услышала, как с грохотом падают ботинки – и приглушенное: «Бля!..», когда мать споткнулась об угол ковра.

Я спускаюсь по каменным ступеням на пляж. Ветер швыряет мне в лицо пригоршни песка. Волны с ревом бьются о берег. Высоко надо мной, на утесах, смотрят в океан не миловидные домики пастельных цветов, как на других пляжах в других городах. Здешние дома окрашены в совсем иные цвета: грязно-белый, горчично-желтый, ржаво-бурый. Цвета застарелой грязи, которую уже ни в какой стиральной машине не отстирать.

Весь этот сектор пляжа в моем распоряжении. Поблизости никого, лишь поодаль какой-то человек запускает воздушного змея в форме рыбы: змей бьется и хлопает на ветру. Я иду к воде. Дождусь прилива, думаю я, как собака дожидается хозяина. Когда волны нахлынут, а затем отхлынут, пойду домой. Далеко идти не приходится: сегодня океан поднимается выше обычного. Дойдя до места, где песок становится мокрым, я слышу сзади голос:

– Би! – зовет меня кто-то.

Оборачиваюсь – и вижу Кита со скейтбордом под мышкой. Я улыбаюсь, тронутая тем, что он пошел за мной. Но, когда он подходит ближе, читаю у него на лице ярость.

– Так это правда?! – говорит он.

– Что правда? – спрашиваю я.

– Ты знаешь! – выпаливает он, задыхаясь от бега по песку.

– Не знаю, – отвечаю я. – Не мог бы ты выражаться поконкретнее?

– Ладно, – говорит он. – Правда, что конкретно ты конкретно с Акселем конкретно трахалась в пятницу на вечеринке?

– Такого не было, – отвечаю я. – Мы… мы этого не делали.

– Вот как? – говорит он. – А я другое слышал. Мне рассказывали, что у тебя кровь потекла, и все это видели!

– Кит! – кричу я.

Ветер хлещет в лицо, и кажется, что я стремительно уменьшаюсь. Как та русская кукла – много кукол, вложенных одна в другую, мадам Соня называет их «матрешками». Ветер сдирает с меня слой за слоем, пока не обнажает крохотную куколку, почти без лица, неспособную стоять без поддержки: это и есть я.

– Мы не занимались сексом! Это была ошибка. Все из-за этой его фляги со спиртным. Я думала, что это фляга, а это оказалась бутылочка из-под шампуня, и…

От одного воспоминания об этой бутылочке в животе у меня что-то екает и к горлу подступает тошнота. Я сгибаюсь, словно меня вот-вот вырвет на песок.

– Зачем ты это сделала? – говорит Кит. – Зачем ему позволила тебя напоить? Он просто урод, этот парень! Знаешь, что он теперь о тебе рассказывает?

Мы стоим возле сточной канавы; ветер взметает песок и несет в лицо вонь. Теперь я в самом деле опасаюсь, что меня стошнит.

– Что молчишь? Тебе что, сказать нечего? Совсем ничего не хочешь мне сказать?