На игле

Мисс Коннелл вспоминала, каким Мэтти был в детстве. Все мальчики обычно ужасные грязнули, но Мэтти был в этом отношении хуже многих. Обувь на нём горела, одежда превращалась в лохмотья прямо на глазах. Поэтому она не особенно удивилась, когда, став подростком, он увлекся панком. Создавалось впечатление, что он просто превратил таким образом свой недостаток в достоинство. Мэтти всегда, по сути, был панком. В частности, ей вспомнился один случай. Ещё маленьким она как-то взяла его с собой к протезисту, у которого она вставляла себе новые зубы. На обратном пути домой, в автобусе, он привёл её в смущение, объявив во всеуслышание, что его матери вставили фальшивые зубы. Ребенком он был весьма мил. «А потом мы их теряем», — подумалось ей. Как только им исполняется семь лет, они уже тебе не принадлежат. Не успеешь с этим смириться, как в четырнадцать они становятся от тебя ещё дальше. Что-то с ними происходит. А уж когда дело доходит до героина, то тогда они уже и себе самим не принадлежат. В последнее время в Мэтти содержалось больше героина, чем самого Мэтти.

Она начала рыдать тихо и ритмично, поскольку валиум, удушив в своих объятиях ураган её необузданного страдания, превратил его в тихий, но пронзительный ветерок.

Энтони, младший брат Мэтти, мечтал о мести. Он хотел отомстить всем тем подонкам, которые извели его брата. Он их прекрасно знал: некоторым даже достало наглости явиться на похороны. Мерфи, Рентой и Уильямсон. Эти жалкие засранцы, которые держали себя так, будто срут не говном, а сливочным мороженым, будто посвящены в какие-то тайны, недоступные простым смертным, хотя на самом деле они всего-то навсего обыкновенные поганые торчки. Это они во всем виноваты — они и те, кто стоит за ними. Его брат, его слабовольный, глупый брат связался с этими гадами ебучими.

Энтони вспомнился тот случай, когда Дерек Сутер-ленд жестоко поколотил его на заброшенной товарной станции. Мэтти узнал об этом и отправился к Дереку, который был одного возраста с Энтони и на два года младше его самого. Энтони вспомнил, с каким нетерпением он предвкушал унижение, которое постигнет Дика Сутерленда от руки его брага, но на самом деле испытать унижение, хотя и косвенное, снова пришлось ему самому, и оно было почти таким же нестерпимым, как и первое. Дик Сутерленд задал Мэтти суровую трепку. Брат не сумел защитить его, как, впрочем, не сумел защитить никого за всю свою жизнь.

Малышка Лиза Коннелл была опечалена тем, что папочку положили в деревянный ящик, но зато теперь у него должны вырасти крылья, как у ангела, и он сможет улететь на них в небеса. Нана заплакала, когда Лиза высказала ей это предположение. Со стороны казалось, что папочка просто улёгся поспать в гробу. Нана объяснила ей, что папочка отправится на небо вместе с ящиком, а Лиза-то думала, что пана полетит сам, на крыльях, и поэтому волновалась, что если его вовремя не вытащат из ящика, то он не сможет взлететь. Впрочем, взрослые, наверное, знают, что делают. Небеса — это клево. Возможно, в один прекрасный день она сама отправится туда и повстречается с папой. Когда он приезжал в Уэстер-Хэйлс, чтобы увидеться с ней, он обычно был не совсем здоров, и поэтому ей не позволяли видеться с ним. А на небесах он снова будет играть с ней, как тогда, когда она была совсем маленькой. На небесах он будет всегда здоров. На небесах все будет совсем не так, как в Уэстер-Хэйлс.

Ширли крепко держала дочурку за руку и перебирала пальцами её локоны. Лиза казалась ей единственным доказательством того, что Мэтти прожил свою жизнь не напрасно. Всё же, глядя на девочку, мало бы кто решился сказать, что это недостаточное доказательство. Хотя Мэтти, разумеется, был отцом девочки только формально. Когда пастор назвал Мэтти отцом, Ширли даже слегка разозлилась. Ведь это она была отцом и матерью в одном лице. Мэтти только предоставил свою сперму да ещё пару раз приходил и играл с Лизой, прежде чем героин взял над ним полную власть. К этому сводился весь его вклад в сотворение Лизы.

В Мэтти всегда присутствовала какая-то душевная червоточина, неспособность брать на себя ответственность, а также совладать со своими эмоциями. Большинство торчков, которых она знала, были тайными романтиками. Мэтти — не исключение. Именно за это Ширли и любила Мэтти, за его открытость, нежность, влюбленность и тягу к жизни. Впрочем, это никогда не длилось долго. Даже ещё до того, как он подсел на иглу, он бывал в основном грубым и злым. Правда, он посвящал ей любовные стихотворения, очень красивые — возможно, с точки зрения литературы они ничего собой особенного не представляли, но она улавливала в них замечательные чувства, выраженные с чудесной чистотой. Однажды он прочитал особенно прекрасное стихотворение, посвященное ей, а затем сжёг его. Заливаясь слезами, она спросила его, зачем он это сделал, потому что в пламени ей почудился символ чего-то. В тот миг Ширли испытала самую большую боль в своей жизни.

Он оглядел убогую обстановку своей квартиры и сказал: