На исходе дня. История ночи

Ах, лучше быть прислугой-замарашкой
Или посудомойкой-нищей. Право,
Счастливицы они, ведь им не страшно
Любить всех тех, кому они по нраву[61]

.

Выйдя замуж, сокрушалась Маргарет Кавендиш, женщины вынуждены были «постоянно жить как на маскараде», пряча свое истинное лицо. В «Речах» (Orations; 1662) Кавендиш одна из героинь замечает, что мужчины «охотно похоронили бы нас в своих домах или постелях, как в могиле». В результате, возмущалась она, «мы пребываем в таком же незнании самих себя, в каком они — нас»²¹.

Жены и дочери из семей знати посвящали день домашним заботам, а ночью, несмотря на традиционные запреты, старались покинуть дом без сопровождения. В одном из художественных произведений XVII века героиня советовала другой: «Раз он отбирает у тебя свободу днем, бери ее сама ночью». Персонаж поэмы Джованни Боккаччо «Корбаччо» (II Corbaccio; ок. 1365) изумляется способности женщин, отправляющихся на тайные встречи, преодолевать ночью огромные расстояния, несмотря на присущие им страхи перед «призраками, духами и привидениями». Известно, что некоторые жены прикрывались чужими именами. В 1559 году лондонский драматург Джордж Чапмен писал о «сотне леди в этом городе, которые пляшут и веселятся в компании щеголей всю ночь, а утром возвращаются в постель к мужу такими невинными, словно их только что окрестили». Частые гостьи на таких «благородных увеселениях», как маскарады, аристократки, по слухам, также играли в азартные игры, шумно веселились и занимались проституцией. Например, во времена Реставрации таковыми были неразборчивые придворные дамы вроде Барбары Палмер, графини Кастлмэйн, которую вожделел Сэмюэл Пепис. Ее любовь к азартным играм была столь велика, что поговаривали, будто она «за одну ночь могла выиграть 15 тысяч фунтов, а на следующую, вновь проведенную за игрой, проигрывала до 25 тысяч». Апрельским вечером 1683 года три «благородные дамы из Кембриджа», облаченные в мужские костюмы, били окна и нападали на проходящих мимо женщин. Сообщали, что госпожа де Мюран, проживающая отдельно от своего супруга, графа де Руссийона, распевала со своей любовницей «похабные песенки по ночам, да и в остальные часы тоже» и даже «мочилась из окна» своего парижского дома после «продолжительного дебоша». Несомненно, что, в то время как в литературе получили распространение женоненавистнические настроения и страх перед женской неверностью, некоторым женщинам ночь предоставляла определенную долю личной свободы, причем не только дома, но и за его пределами. Монтескьё говорил про утро: «Часто день мужа начинается тогда, когда заканчивается день жены»²².

Однако «спуститься» по социальной лестнице человеку состоятельному было не так-то просто. Ночное веселье, особенно в незнакомой обстановке, грозило множеством опасностей, в числе которых был и путь по грязным и плохо освещенным улицам. В пьесе «Сквайр Олдсапп, или Ночные приключения» (Squire Oldsapp, or the Night Adventures; 1679) персонаж по имени Генри жалуется: «А, чума на эти ночные блуждания; человек испытывает больше трудностей, погуляв, возвращаясь домой, чем получает удовольствия во время развлечений». Босуэлл вернулся домой после одной из своих пьяных вылазок «весь в грязи и синяках». Женщины без сопровождения, даже посещающие приличные за-ведния, подвергались риску насмешек и глумления, а то и того хуже. В 1748 году леди Шарлотта Джонстон и две ее подруги углубились в «темные аллеи» лондонского парка Воксхолл, который служил излюбленным местом тайных ночных свиданий. Каковы бы ни были их резоны (возможно, любопытство похотливого свойства), их ошибочно приняли за проституток, и полдюжины пьяных учеников начали их преследовать и напали. К тому же одно дело было одеться бандитом, а другое — вести себя подобно бандиту. Лондонский студент-правовед Дадли Райдер не мог произнести ни слова, как только приближался к проституткам. «Я впадаю в странное смущение и спешку, когда подхожу к шлюхе, и не мшу понять, как свободно разговаривать с ними», — признавался он в дневнике. Босуэлл, имея дело с проститутками, находил трудным скрывать свою истинную сущность, хоть и был одет в потрепанное платье. «Несмотря на мой наряд, — писал он позже с плохо скрываемой гордостью, — меня всегда принимали за переодетого джентльмена»²³.