Были неизбежны и конфликты на социальной почве. Некий ирландец писал о каком-то манерном джентльмене, который, проведя «целый день в ненавистной им компании», ночью, напротив, вращался «в компании, где столь же искренне ненавидели его». Френсис Вудмаш в состоянии опьянения утверждал, что он «дворянин, ученый человек» и говорит по-латыни, чем восстановил против себя торговцев, сидящих за большим столом в одном из лондонских пабов. Последовавший затем шквал оскорблений («болван», «пьянчуга», «ирландский бандит») Вудмашу удалось остановить, только заколов одного из обидчиков шпагой. Видимо, часто многие щеголи свободно веселились с теми, кто ниже их по статусу, до того момента, пока страсти не вскипали.
Один «очевидец» сообщал газете о вечере в пабе «Ковент-Гарден»: «Задиры, шлюхи, сводни, сутенеры, лорды, франты, щеголи, игроки, скрипачи, певцы, танцоры и т. д. — все странно перемешано. Порой вы обнаружите лорда, увлеченного разговором со сводней, члена парламента, объясняющего проститутке суть своих привилегий, очень благоразумного сутенера, возмущающегося беспорядками в разговоре с повесой, шлюху с бездельником, денди с мясником, и при этом все они, как говорится, приятели не разлей вода до тех пор, пока джентльмен не напьется; тогда хулиганы, жулики, шлюхи, мошенники, сутенеры и т. д. берутся за свое ремесло — устраивают суматоху, как они это называют, и принимаются стричь деньги с тех, у кого они есть. Тут-то и начинается волнующее зрелище: шпаги, трости, шляпы, парики и вообще все летит в разные стороны; кругом окровавленные носы, фингалы, проломленные черепа, разбитые стаканы, бутылки и прочее»24
.Для пьяных щеголей никакая проделка не казалась чересчур вопиющей, если в жертву приносились пристойное поведение и человеческие приличия. В Лидсе поздним вечером «молодые джентльмены» в качестве развлечения вытаскивали людей из постели, принося им ложные вести о каком-либо умирающем друге или родственнике. В июне 1676 года распутник Джон Уилмот, второй граф Рочестер, совместно с тремя товарищами, напрасно проведя время в поисках «шлюхи», жестоко избили констебля в Ипсоме. До этого они уже поиздевались в таверне неподалеку над несколькими скрипачами, «подбрасывая» их в «покрывалах за то, что те отказывались играть». А до конца этой же ночи Рочестер еще успел спровоцировать драку с ночным дозором, в результате которой один из его приятелей был заколот. Даже Пеписа, отнюдь не образец добродетели, порой повергали в шок такие истории. Однажды сей представитель среднего класса услышал, что двое забияк, сэр Чарльз Сэдли и лорд Бакхерст, бегали «с голыми задницами всю ночь» по улицам Лондона и «в конце концов нарвались на драку и были избиты дозорными». В другой вечер Пепис заметил, как «двое денди и их лакеи» тащили «миленькую девицу» с применением «некоторой силы». («Да простит меня Господь, — признавался он, — за мысли и желания, которые я испытывал, а именно находиться на их месте».) Куда более трагической была судьба хозяйки провинциального паба, которая пыталась прекратить шум, производимый «компанией хлыщей». Вслед за своей мебелью она вылетела из окна верхнего этажа и погибла25
.Жестокие столкновения были неизбежны и между самими щеголями, ведь они отказывались не только от строгих правил, принятых в среде аристократов, но и от защиты. Избытки юношеских сил тратились на дуэлях и в пьяных драках, так что ночные эскапады казались еще более героическими. Граф Рочестер писал: «Я расскажу вам вот что: однажды напали на шлюх. / Сводники разбежались, в их комнатах грохот и стук, / Окна разбиты вдребезги, охраны простыл и дух»[62]
.Некий путешественник, находясь в Лиссабоне, жаловался на поздние ночные «ссоры беспутных забияк, которые рыщут по улицам в поисках приключений». Насилие по большей части было спонтанным и ничем не спровоцированным. Однажды декабрьской ночью 1693 года трое вооруженных шпагами людей прошагали по Солсбери-корт в Лондоне, громко утверждая, что «да будь они прокляты, если не убьют всякого, кто встретится им на пути, и выкрикивая: „О да! О да! О да!"» Вандализм был в порядке вещей: разбивались окна, уличные фонари, ломались двери. Хуже всего приходилось молодым женщинам, которых избивали и домогались. Некоторых вытаскивали в темные переулки прямо из постели. Ночной дозор, как символ королевской власти, также был излюбленной мишенью, тем более что дозорные, как правило, были людьми преклонных лет. В пьесе «Игрок»