На исходе февраля

Размашистым шагом он преодолел темный коридор, решительно открыл дверь отцовского кабинета, подошел к старинному бюро, в которое Марина никак не решалась заглянуть, повернул ключ в замке, откинул поверхность, которую отец использовал для работы с документами (сопротивлялся современности как мог), и, открыв внутренний ящик, показал Марине небольшой бар, плотно уставленный бутылками с дорогим коньяком.

— Ничего себе! — ахнула Марина и тут же засомневалась: — А это еще можно пить?

— Еще как, с годами все стало только лучше, — усмехнулся Глеб, доставая одну из бутылок, так и не начатую, и смахивая с нее тонкий слой пыли. — Вы что, сюда даже не заглядывали?

— Все руки не доходили, — смутилась Марина, а Глеб, по-хозяйски открыв дверцу узкого пенала, стоящего рядом с бюро, извлек на свет пару пузатых бокалов. Подул на них, смахивая пыль, и посмотрел поверх тонкого стекла на Марину, пораженный неожиданной догадкой.

— Вы что, не разобрали вещи в квартире?

— Нет, — смутилась еще больше Марина.

— Не чувствуете себя здесь хозяйкой? — ухмыльнулся Глеб.

По лицу Марины все читалось как по открытой книге. Закусив губу, она покачала головой.

Глеб разлил душистую жидкость по бокалам и протянул один Марине:

— За победу?

— За победу, — кисло усмехнулась та, хотя внутренне чувство подсказывало — победы не будет.

⁂

Конечно же, они ушли на третий сет. Первый выиграла Кира. С трудом, на тай-брейке. Ей просто повезло. Аня разволновалась и попала в сетку, а затем запульнула мяч в аут, таким образом подарив сопернице победу. Но во втором сете Анна успокоилась и собралась. И размазала Киру со счетом 5:1. Когда сопернице оставался один гейм до выигрыша, Кира заметила на трибунах Бориса. Он явно пришел увидеть ее поражение. Доказать, что со всеми новомодными техниками она не сможет достичь таких высот, которых достигала с ним. И Кира собралась. Смогла отыграть до счета 5:5, и затем им снова пришлось уйти на тай-брейк. Но в этот раз удача оказалась на стороне Анны. Точнее это была не удача, а Кирина техника. Она слишком старалась, чтобы продемонстрировать Борису то, чему ее научили в лагере и академии. Доказать, что он ошибся. Сделать так, чтобы в конце игры он подошел к ней и пожал руку, признавая свою неправоту. И чтобы они помирились.

Вооруженная и вдохновленная этими мыслями, Кира сделала две двойные ошибки подряд, подарив сопернице второй сет. Впервые за долгие годы игр и тренировок ей захотелось бросить ракетку на корт, разрыдаться, взять медотвод и уйти с корта, придумав более или менее уважительную причину. Конечно, все бы поняли, что она просто побоялась проиграть, но официально ничего не смогли бы сказать.

Кира старательно отводила глаза, чтобы не увидеть никого из своего фан-клуба. Никого из тех, кто уверил ее, что она, безусловно, выиграет. Из тех, кто подталкивал ее к проигрышу, день ото дня отвлекая от тренировок, рассеивая внимание, внушая лишнюю уверенность и эмоции, которые в теннисе только вредят.

Больше всего на свете хотелось к маме и к Борису. Но она не могла себе этого позволить. Ведь оба говорили ей, что так нельзя, что это путь в никуда. Она не может позволить им оказаться правыми. У нее есть еще третий сет, она отыграется, обязательно. Докажет всем, что права.

Аня уже тяжело дышала, она устала. В глазах мелькал страх. Она слишком долго училась в академии, она ездила в международные лагеря, у нее были самые лучшие тренеры, у нее было больше опыта, чем у Киры. Она должна была выиграть этот матч. Но у Киры был кураж Давида, вышедшего против Голиафа. У Киры был напор, мощь и страсть. Это как лед и пламень, игра, в которой сложно предсказать победителя.

Даже трибуны замерли, понимая всю важность и торжественность момента. Изредка, конечно, раздавались одинокие ободряющие крики, но под осуждающим взглядом судьи они тут же сникали, и на трибунах воцарялась тишина. Начался третий сет.

⁂

— Знаете, Глеб, я ведь совершенно этого не умею, — слегка заплетающимся языком сообщила Марина, прикончив второй бокал коньяка, наконец-то успокоивший ее натянутые, как струна, нервы. В голове посветлело, ком, стоящий в груди, растопило тепло ароматной жидкости, и даже мерзкий Глеб Петрович показался приятным собеседником. Может, она неправа, и он все-таки неплохой человек? Мало ли какие у него обиды и травмы детства?

— Чего всего? — хихикнул Глеб, расслабленно сидящий в кресле отца и распустивший галстук.

— Вот этого, — Марина обвела шикарный кабинет рукой, держащей бокал, — я не знаю, как всем этим пользоваться. Эти вещи… Я понимаю, что они стоят целое состояние, но я даже не могу ими насладиться, потому что я ничегошеньки о них не знаю, и мне страшно к ним притронуться или как-то навредить.