На исходе ночи

Зоммер рассказывал обстоятельно, неторопливо; видимо, так же обстоятельно, не торопясь, делал он свою нелегкую работу. Кауш его не перебивал: пусть выговорится. О телевизоре Зоммер упомянул не случайно. Пришли они как-то к соседу, кинофильм «Смелые люди» показывали. Есть там эпизод, когда солдата раненого конь подбирает. Краус ухмыльнулся: «Смотрите, Красная Армия воевала на лошадях да на волах». Герта захихикала. Зоммер так ответил: «На волах или нет, однако до Берлина дошли». Краус смолчал, только зло посмотрел. Потом снова разговор завел: в Красной Армии порядка, мол, не было, не то что в немецкой, особенно в частях эсэс.

— Он говорил, что служил в немецкой армии?

— Прямо не говорил, только намеками. Одессу вспоминал, мой родной город. Никогда не забуду, что они в войну творили, освободители… Может, и Петр среди них был… Он больше хвастался, как по девкам шлялся: веселое, говорит, время было. А посадили, сказывал, ни за что, просто потому, что немец: все русские, говорит, немцев ненавидят. Я тоже немец, но меня никто не сажал. Наоборот. Вижу, уважают и на заводе, и в Покровке. Да разве только меня? Спорили с ним. Он, когда выпьет, словно сумасшедший делается, злой. Я так считаю: озлобился Петр после лагерей, считал — несправедливо его осудили. Я его не расспрашивал… Не в том дело, не то хочу сказать… — продолжал Карл Зоммер. — Однажды приходит он, дети на улице играют, жена в магазин ушла. Выпили немного, как полагается. Петр заводит такой разговор: давай, мол, поедем в Бундес Републик Дойчланд, — Зоммер произнес по-немецки название ФРГ. — Я поначалу подумал, что он говорит о поездке в гости к родственникам, спрашиваю — на какой срок и когда вернемся. Он усмехнулся так и отвечает: «Обратно я возвращусь только с автоматом в руках». Хватит с меня, отвечаю, хлебнул я горя на этой «родине» один раз, натерпелся от бауэра сполна, когда нас в Германию пригнали. Моя Родина здесь. В этой земле лежат мои предки, придет час, и я лягу. Петр мне говорит: «Я думал, Карл, что ты хороший немец, а ты, оказывается; вовсе и не немец. Ты русским продался, шкура». — «Нет, Краус, — ответил я, — я настоящий немец, а ты, видно, был фашистом, фашистом и остался». Выложил ему все, что о нем думал. Он — мне: «Спасибо за откровенность, дорогой сосед, я тебе этого не забуду». И ушел. С тех пор мы почти не разговаривали, только здоровались. Честно вам признаться, товарищ следователь, боялся я его. А вскоре это несчастье случилось. Может, совпадение просто, а может… Бригадиршу убил и дочку погубить мог. И вот что еще… Когда Розочку нашли, он так убивался, будто с его родной дочкой это случилось. Я уже вам рассказывал, но не все. На поминках мы рядом сидели, Петр и говорит, громко, чтобы все слышали: «Скорее бы поймали преступника, а то он, может, сидит где-то рядом, а ты и не знаешь, что выпиваешь стакан вина с врагом». После похорон мы помирились. Пришли как-то к нему в гости, разговариваем, а Петр вдруг ко мне с кулаками: такой, мол, сякой, с моей Гертрудой любовь крутишь. Приревновал. А я на эту Гертруду и не смотрел даже. Неспроста он комедию эту устроил. Повод для ссоры искал, чтобы не встречаться больше. Боялся, видно, что себя выдаст.

Зоммер вздохнул и замолчал.

— Спасибо, Карл Иоганнович, за ваши показания, они нам очень пригодятся, хотя вы немного и запоздали. Пораньше надо было сообщить обо всем этом.

— Сам понимаю, что раньше надо было, — сокрушенно отвечал Зоммер, — только боялся его… не за себя, за семью.

Показания Зоммера были завершающим штрихом в предварительном следствии. Сроки следствия истекали. Кауш и Гальдис, изучив его материалы, засели за составление плана допроса. Подробнейший план занял десять страниц. Гальдис с сомнением покачал головой:

— План хорош, ничего не скажешь, но все-таки у нас нет весомых доказательств вины Крауса. Теперь все зависит от тактики ведения допроса… и, конечно, от интуиции. И есть еще, молодой человек, госпожа по имени удача. Итак, положимся на трех этих симпатичных дам — тактику, интуицию и удачу.

…Погожим сентябрьским утром к большой глухой двери, пробитой в высоченной каменной стене, подошли двое… Прямо к стене прилепились домики, густо увитые виноградом; во дворе сушилось на веревке белье, полная женщина в халате, что-то приговаривая, разбрасывала корм курам. Эта мирная картина совсем не вязалась с колючей проволокой на верху стены, с часовым на угловой башне, пустыми в дневную пору глазницами прожекторов. Из обитой металлом узкой форточки, вделанной в дверь, на стук выглянул человек в военной фуражке. Гальдис и Кауш протянули ему служебные удостоверения. Тяжелая дверь медленно, будто нехотя, открылась, пропуская их в освещенный электрическим светом коридор. Лейтенант с красной повязкой на рукаве — ДПНСИ[16] как со старым знакомым поздоровался с Гальдисом, попросил заполнить требование на вызов для допроса подследственного и исчез, оставив их вдвоем. Он появился минут через десять:

— Ваш следственный кабинет — третий.