На южном фронте без перемен

— Да, может. Там переключатель есть на низкое напряжение… Но не хочет, падла, показывать! Сам не пойму, в чем там дело… Блин, мне бы приборы сюда! Эх, я бы нашел, в чем тут дело!

Да, действительно, телевизор «Sanyo» включился, но кроме мутного снега и дикого визга ничего более не воспроизводил.

Оставив азартного Боева за работой, я осмотрелся как следует.

Никто мне ничего не сказал, все были очень заняты. Может быть, они даже не увидели, что я появился. Я ведь подошел очень тихо, да и с Боевым разговаривал в полголоса.

Восканян пек хлеб. Шура Эйнгольц ощипывал курицу, а Абрамович уже варил другую. Я протер глаза.

— Так, — на этот раз уже очень громко сказал я. — Товарищи солдаты, рассказывайте.

Все, как один, подняли головы. И начали переглядываться.

— Да успокойтесь, — сказал я. — Я просто интересуюсь, в чем дело, как все было, и какова обстановка на настоящий момент… Давайте!.. Ну, откуда все это богатство… Впрочем, я и сам знаю. Скажите, кто ходил?

Адамов вздохнул, оторвался от какого-то альбома с фотографиями, и сказал:

— Да все ходили, по очереди. По трое, по четверо. Так и не страшно, и унести можно больше.

— Ну и что принесли, — спросил я, устраиваясь на чьей-то каске. — Проведем небольшую инвентаризацию.

Теперь в дело вмешался хозяйственный армян.

— Мешок муки, — начал он считать, загибая пальцы, — канистру масла. Кажется, подсолнечное. Кастрюля с сыром. Потом вон несколько банок с закруткой. Потом еще три курицы. Кастрюли, посуда разная, ножи. Соль. Вот сахара не нашли.

По мере перечисления у меня отвисала челюсть и поднималось настроение. Мне ставилось откровенно весело. Я заметил, что у моих бойцов совсем изменилось мироощущение. Они как-то очень заметно ожили. Вот армян, который до этого целыми днями только ныл, теперь был весьма оживлен и деятелен. Боев вообще, кажется, забыл все на свете, и уже ковырялся во внутренностях телевизора с высунутым языком.

Блин! А какой аромат шел от кастрюли!..

Один только Бичевский был опять мрачен и недоволен.

— Скоро прапорщик прискачет, — предрек он. — Я его знаю. Жрать не привезет, а если почует наживу, а он точно почует, под обстрелом прискачет. Приползет даже.

Да, про Чорновила я как-то забыл. Да, этот может.

— Пусть вообще больше не показывается, — сказал Восканян. — Мы теперь и без его подачек проживем.

— Товарищ лейтенант! — сказал Абрамович. — Вы курицу будете?

Ого! Еще бы!

— Конечно, буду, — сказал я. — Но вы лучше расскажите, что там, в городе, творится.

О, — неожиданно ответил Боев, оторвавшийся от бесплодной настройки, — там ночью было как на дискотеке деревенской. Толпы бродят, все друг от друга шарахаются, только слышно, как по домам шуршат.

— А местные чего?

— Да нет!…Там, где люди живут, мы туда не заходили. Там и брошенных домов много. Испугались, наверное, побросали все и убежали, куда глаза глядят. А добро бросили.

Боев замолчал, но потом будто вспомнил что-то:

— Да, вот еще. Прикол. Мы видели дома, на них написано «Здесь уже были».

— М-да, — отреагировал я, подумав, — только глупый это плакат. Ну и что, что были? Ну, были. Но все унести не смогли… Надо было писать «Здесь уже ничего нет». Вот это была бы точная информация.

Тут вмешался Эйнгольц:

— Говорят, в центре магазины есть. Но мы туда не пошли — побоялись. Там еще стреляют, вроде бы.

— А как же вы так, в темноте-то там шарахались?

— Да мы спички брали с собой. Это если в погреб полезешь, там же ничего не видно. Ни зги. А так домов много горит. Светло, нормально.

— Ну а винные подвальчики там были?

Я задал этот странный вопрос потому, что мне вспомнилась последняя летняя поездка в Кабардино-Балкарию. Там, у деда моей жены, в станице Александровской, был такой подвальчик. И вино у него было весьма отменное. Вот, что-то пришло мне в голову.

— Нет, такого тут нет, — дал мне ответ Абрамович. — У них такого и быть не может. Они же мусульмане, Им Аллах запрещает вино пить.

— Зато им колоться можно, — сострил Шура.

— Узнаю наш славный Дальний Восток, — сказал я. — Кому что, а вшивому о бане!

Все засмеялись, а громче всех — сам Шура.

Я встал, чтобы посмотреть на банки. И тут увиденное меня, увы, не вдохновило. Помидоры и огурцы выглядели как-то весьма осклизло. Старые закрутки, что ли? Очень неаппетитное зрелище. Даже с голодухи. Пара банок с вареньем. Так, банка открыта.

Я достал из бушлата ложку, зачерпнул немного варенья, попробовал…

— Что это? — спросил я.

Мне ответил Абрамович, (видимо, как знаток местной кухни):

— Это кизиловое варенье.

М-да! Варенья почему-то было совсем мало. В основном банку занимали косточки. Впрочем, решил я, немного поразмыслив, это ерунда. Ведь можно пить чай!

— Вы чайник захватили? — спросил я, как будто речь шла о каком-то легком пикнике на фоне природы.

— Да, да! Конечно, — сказал Имберг.

Он даже показал мне его. Чайник был несколько закопчен, но это не страшно. Не в магазине же мы его брали, в общество защиты прав потребителей обращаться бесполезно. «Вот если только расстрелять хозяев за плохое обращение с кухонной посудой», — с иронией подумалось мне.