На карнавале истории

Так он своими «симфониями» (заявлениями и ответами) практически доказал всеобщность беззакония — по горизонтали (все сферы закона) и по вертикали (все уровни власти). Несмотря на всю мою нелюбовь к суконному языку лживых советских законов, я испытывал эстетическое наслаждение от новой формы сатиры на строй, новой разновидности эзоповского языка. [Сейчас появились две новые формы сатиры — логическая А. Зиновьева («Зияющие высоты») и «пьяная» В. Ерофеева (повесть «Москва — Петушки»)].

Эти симфонии пересказывались из уст в уста, превращались в легенды. К сожалению, у меня не было всех симфоний, всех «дел», которые вел Цукерман с властью. Особенно прекрасной была увертюра о статье в газете «Известия» «Иржи Гаек мотается по свету». Цукерман, ссылаясь на закон, запрещающий вести пропаганду против братских социалистических республик, клевету на них, обратил внимание Генерального прокурора Руденко на особую опасность нарушения закона газетой «Известия».

Тут Цукерман несколько отошел от юридического языка, откровенно издеваясь над прокурором, цитируя, например, Ленина о том, что нельзя молча смотреть на преступление.

Телесина незадолго до моей зимней поездки в Москву обыскали по рязанскому делу (марксистская группа). Взяли у него огромное количество литературы и пишущую машинку.

Он обещал мне новый самиздат, и я пошел к нему домой. Захватил портфель, вытрусив из него самиздат, уже собранный.

На станции метро «Маяковская» вдруг услышал:

— Пройдемте!

Оглядываюсь — две легавых.

— А куда и зачем?

— Вот тут на станции наше отделение. Проверим ваши документы.

За столом — штатский. Типичное лицо кагебиста-следователя.

— Вчера на станции молодой человек ограбил женщину и ударил ее по голове.

— А я тут причем?

— У вас такой же плащ.

— Таких плащей много. Что вам от меня нужно?

— Мы обыщем вас.

— А кто вы такой?

— Я из уголовного розыска.

— Ваши документы?

— Нет, давайте ваши!

— А у вас есть право требовать мои?

Поторговались. Показал. Капитан угрозыска Кузнецов.

— Вы зачем приехали в Москву?

— А зачем вам это знать?

— Отвечайте!

— В гости к Петру Якиру.

— А кто это?

— Вы сами знаете.

— Показывайте, что в портфеле.

— А понятые, а ордер на обыск?

— За понятыми пошли. А ордер не нужен, если срочно разыскивается преступник.

Поспорили о толковании законов. Я потребовал кодекс.

— У меня здесь нет.

— А что вы у меня ищите? Орудие удара по голове женщины или ее чемодан?

— Ишь, веселый какой!!?

Подождали понятых. Зашли два растерянных парня.

— Ваши фамилии?

Парни молча смотрят.

«Кузнецов» (?):

— Вам это не нужно!

— Нужно. Я буду жаловаться в Прокуратуру о том, что КГБ использует угрозыск для своих целей.

— Обыскать насильно.

Драться не хотелось. Показал портфель. Вынул книгу. «История великой французской революции» Кропоткина. Зачем вам революция? Кто такой Кропоткин?

— Есть станция метро его имени.

— А-а-а! Что еще в портфеле?

— Ничего. Смотрите.

Смотрю сам и вижу какой-то самиздат.

Но капитан уже понял, что остался с носом, и даже не заглянул в портфель.

Я потребовал составить протокол.

— А зачем, если ничего не нашли?

— По закону положено. Я буду жаловаться на ваши действия.

— Жалуйтесь. Ишь как полюбили жаловаться. То в ООН, то фашистам…

Я пошел к Юлиусу.

КГБ люто ненавидел Цукермана и Телесина за законничество, за их дотошность, формализм. У Телесина забрали в декабре 70 наименований книг и самиздата. Он стал преследовать их сатирически-юридическими жалобами. Из него пытались выкачать сведения о Рязани, а он требовал наказать за беззаконие следователей. Благодаря незаконности ведения обыска, даже те материалы, которые представляли для них интерес, потеряли силу вещественного доказательства. Он логично спрашивал их: «А может, это вы подкинули?» Ему прямо заявили: или Израиль, или тюрьма. Он, естественно, выбрал Израиль.

Телесин уже раньше собирал материал на капитана Кузнецова. Тот проделывал такие обыски не один раз. Я написал с помощью Телесина жалобу: для «дела Кузнецова».

В тот приезд я зашел к Ане Красиной. Виктора судили в декабре 69-го года «за тунеядство» (прошел год и три месяца, как его выгнали с работы). Аня на суде доказывала, что муж ее не тунеядец, он зарабатывает переводами, помогает ей и детям (прокурор обвинял Красина в том, что он не заботился о детях, не ходил на родительские собрания в школу, не был на дне рождения сына).

Когда я зашел к ним, все три сына с радостью бросились ко мне и тут же стали рассказывать о суде. Виктора они очень любили.

— Дядя Леня! После суда мама заболела, и мы вызвали врача. Врачиха пришла и стала кричать на маму — почему не она, а я открыл дверь: «Это невежливо». А мама болела.

— А мне учительница поставила тройку, а я не сделал ошибок.

Учительница другого сына, наоборот, стала относиться к ребенку лучше.

Красину дали 5 лет высылки. Весь вечер тянулся разговор о папе, милиции и учителях. Аня рассказывала о тяжелом физическом состоянии Виктора (сердце, язва желудка после первого лагеря).

К пиджаку моему был приколот значок — чехословацкий флаг.

— Дядя Леня, а зачем вы их нее носите?

Объяснил. Успокоились — дядя Леня не за «них».