На карнавале истории

Что еще мог сделать милиционер в борьбе с телекинезом?..

Поленья и мыльницы не испугались…

Пришли агенты ГПУ. У этих логическое мышление развито поболе, поэтому они тут же арестовали сестру-гостью, но вскоре отпустили, т. к. предметы продолжали хулиганить в ее отсутствие. Пригласили ученых. Невропатолог академик Маниковский и какой-то профессор приехали, посмотрели и сказали, что наука знает такие факты, но пока не может их объяснить. Ничего сверхестественного в этом нет, и в будущем будет найдено материалистическое объяснение.

Я навел справки о Маниковском и узнал, что его сын, профессор Маниковский, работает в Октябрьской больнице. Когда я спросил у профессора о случае, описанном «Киевским пролетарием», он мрачно посмотрел на меня и сухо заявил, что подобными вещами он не интересуется. Я вспомнил академика Лашкарева…

Но хватит о чудесах, ведь я подошел уже к октябрю 1964 года. На пленуме ЦК КПСС скинули Хрущева. На радостях на работу я пришел выпивши. Один из сотрудников спросил — с какой стати я выпил? Я объяснил.

— Дурак! Я думаю, будет хуже.

— Возможно, но чем чаще они будут свергать друг друга, тем скорее рухнет режим.

Я написал письмо в ЦК партии.

В письме было несколько разделов.

Первый назывался: «Довольно!». Смысл состоял в том, что-де довольно советскому правительству позорить свою страну, довольно культов, довольно волюнтаризма, довольно антисемитизма и т. д.

Второй назывался: «Мы требуем!». Здесь я изложил требования оплаты чиновников не выше средней зарплаты рабочего, введения территориального принципа построения армии (чтобы не повторились новочеркасские события, в которых, после отказа русских и украинцев стрелять по рабочим, заставили стрелять солдат из Средней Азии и Закавказья; чтобы не проводилась русификация нерусских солдат), публикации тайных договоров — т. е. предреволюционные требования большевиков.

Письмо это я передал через знакомую своему другу Эдуарду Недорослову, жившему в Одессе. В конце письма была приписка: «Добавь, убавь, что хочешь. Если считаешь более целесообразным, то в виде прокламаций распространим без подписи в Университете и Политехническом институте».

Нас, пропагандистов, созвали на лекцию о Хрущеве в здании ВПШ. Лекция состояла в основном из общих, расплывчатых фраз. Учитывая, что мы научники, нам говорили, в основном, о вмешательстве Хрущева в дела науки. Хрущев, оказывается, навязывал Космическому центру сроки запуска ракет, исходя лишь из соображений политической конъюнктуры. Хрущев поддерживал академика Лысенко в его борьбе с генетиками. Хрущев хотел лишить Академию наук автономии (как будто эта автономия была до или после Хрущева). Советское правительство заботится о том, чтобы ученые были материально обеспечены и всю энергию отдавали науке. А Хрущев хотел отменить надбавку за кандидатскую или докторскую степень, за звание академика.

В лекции опять-таки было учтено, что в зале много украинцев, и поэтому лектор усиленно подчеркивал, что Хрущев грабил Украину, особенно колхозников, выкачивая все зерно в Россию.

Затем рассказ коснулся барской жизни Хрущева. Оказывается, у Хрущева было 33 дачи по стране, и дачи эти были отнюдь не скромными.

Я послал лектору записку. В ней был вопрос, почему зародился новый культ и нет ли в этом закономерности. Второй вопрос затрагивал проблему гласности: почему в газетах нет изложения причин снятия Хрущева.

Я напрасно ждал ответа.

Примерно в это же время Виктора Платоновича Некрасова вызвали к Шелесту. Шелест выразил Виктору Платоновичу сочувствие по поводу нападок на него Хрущева (о нападках Подгорного Шелест забыл). Некрасову было предложено написать статью о Хрущеве. Не задумываясь, Некрасов ответил отказом: «Мертвых я не трогаю». Затем был разговор с Козаченко, секретарем парторганизации Союза писателей Украины. Тот объяснил, что когда парторганизация хотела выгнать Некрасова из партии, то все, конечно, были в душе на стороне Виктора Платоновича, «но ты ж понимаешь…»

Через 3–4 недели после того, как было отправлено письмо в Одессу, я получил телеграмму от Эда. «Ничего не предпринимай. Подробности письмом».

На следующий день я сидел в лаборатории и что-то писал. Открылась дверь и появилась добродушно улыбающаяся физиономия Ю. П. Никифорова, «старого приятеля» из КГБ, с которым мы когда-то обсуждали проблемы телепатии. Сердце неприятно защемило. Но я тоже улыбнулся и спросил его, зачем он здесь. Юрий Павлович попросил выйти и поговорить. Я ответил, что за 5 минут покончу с делами. Он вышел. Я быстро запрятал самиздат.

На улице с двух сторон подошли «товарищи в штатском» и, улыбаясь, провели к машине. Уже сидя в машине, я спросил Юрия Павловича, о чем будет разговор. Юрий Павлович начал расспрашивать о работе, об экспериментах по телепатии. Сердце радостно ёкнуло — видимо, хотят создать секретную лабораторию. Наконец-то! Но и тревога осталась, непонятно почему.

Зашли в здание республиканского КГБ, завели в кабинет. Вошел еще один.

— Леонид Иванович, расскажите о ваших планах, о проблемах, которые вас интересуют.