На карнавале истории

Посмеялись вместе — кто читает?! Я смеялся не очень весело…

Встретился с директором и врал даже убедительно. Директор заинтересовался; моя предыдущая работа частично совпадала с тематикой института.

Через день мне сообщили, что мест нет…

Пошел в издательство «Высшая школа», устраиваться редактором в отдел математической литературы. Одновременное знание украинского языка и математики — редкость, и потому такие «энциклопедисты» ценятся. Увы, повторилось прежнее.

Наконец, корректор из редакции «Наукова думка» сообщил, что им требуется редактор математической и технической литературы.

Опять — «придите завтра».

Пошел на прием к президенту Академии наук УССР академику Патону. Его не было. Зашел в партком Академии. Там прямо изложил причины увольнения. Завязался политический спор. Я им об угрозе ресталинизации, они мне о буржуазной пропаганде. Я, наконец, поставил вопрос об их обязанности устроить меня на работу, т. к. юридически не было права увольнять меня. Рассказал, как не принимают с записью «по сокращению штатов».

— Хорошо. У вас что-нибудь на примете есть?

— Есть.

— Что?

Я замялся.

— Но мы вам хотим помочь!

Сказал о «Науковой думке».

— Приходите завтра.

«Завтра» оказалось, что уже взяли человека на это место. Я проверил — еще не взяли.

Написал заявление в Объединенный комитет профсоюза Академии наук и высших школ.

Говорил со мной очень симпатичный товарищ:

— Зачем вы все изложили в заявлении? Нужно было иначе все объяснить.

— Но я уже пытался иначе. Все равно кому надо — узнают.

— Да, вы правы. Но что мы можем сделать? Я постараюсь подыскать вам работу, но обещать не могу — знаете, политика все же…

Пошел в ЦК профсоюзов. Там почти те же слова — о бессилии профсоюзов. Посоветовали покаяться.

Пришлось махнуть рукой на работу и становиться репетитором. В университете пообещали рекомендовать меня отстающим студентам, но ни одного «болвана» (так их у нас называют) я так и не нашел.

Знакомые порекомендовали школьницу, готовить в университет. Она пришла два раза, а потом исчезла. Оказалось, ее предупредили, что из-за встреч со мной ее не примут в университет. Она «и так еврейка», а связь с «неблагонадежным» — стопроцентная гарантия непоступления.

Я понял: мне остается одно — становиться оппозиционером-профессионалом. Это дает только тюрьму — не деньги, но это тоже работа, и по сути более нужная. И главное — не надо будет раздваиваться на строителя светлого будущего и оппозиционера мрачному настоящему и будущему, не надо лгать.

Единственное, что было трудно, — сидеть на шее у жены и уходить от науки. И не очень хотелось становиться профессиональным политиком. Политическая деятельность кажется мне суетой, борьбой с препятствиями, а не раскрытием своей индивидуальной сущности, не развитием своих сущностных сил. К тому же — компромиссы, столкновение с грязью политической жизни.

Но и уйти в сторону, заткнуть уши, не видеть, молчать, забыть — это тоже невозможно.

Напряженность политической борьбы нарастала.

5 сентября судебно-психиатрическая экспертиза Института им. Сербского под руководством проф. Д. Р. Лунца признала Горбаневскую невменяемой. Прокуратура прекратила возбужденное против нее дело и передала ее на попечение матери…

7 октября позвонил Якир и сообщил, что 9-го начнется суд над демонстрантами. Я обошел всех знакомых и собрал немного денег для москвичей. Лишь одна женщина отказалась вначале дать:

— Это для националистов? Не хочу.

Я отказался брать ее деньги и для москвичей.

Украинские патриоты собрали сколько смогли: многие уже были лишены работы.

Этот процесс хорошо описан в «Полдне» Натальи Горбаневской, и поэтому я ограничусь деталями, которых в «Полдне» нет, но которые мне кажутся важными для передачи атмосферы преследований инакомыслящих в СССР.

Утром мы натолкнулись на оперативный комсомольский отряд во главе с явным кагебистом, но «под интеллигента» — черная бородка, попытка говорить «культурно».

На наши вопросы он охотно отвечал. Он инженер, комсомольский работник Александров.

«Александров» пытался говорить с классовых позиций (о классовом чутье, необходимости труда и т. д.).

Его спросили:

— А почему же вы не работаете? Я вас видел во время всех московских процессов у здания суда.

Инженер насмешливо осклабился:

— Я тебя тоже видел у суда.

— Послушайте, за бороду вам платят особо, как за вредность?

На второй день суда Зинаида Михайловна Григоренко и другие друзья не пустили меня к зданию суда, так как случай с Алтуняном показал, что приезжим из других городов угрожают провокации (Алтуняна и П. Г. Григоренко пытались ввязать в драку с провокаторами).

Мы поговорили с Алтуняном о нем, о его друзьях.

Генрих — член партии, майор, радиотехник, преподавал в Военной академии в Харькове.

9 августа у него и у его девятерых друзей были произведены обыски в связи со встречами его с Григоренко и Якиром, с «разговорами» и самиздатом.

*

Я пообещал наладить постоянную связь с Харьковом — их мало, им трудно доставать самиздат. Так как большинство его друзей — марксисты, то встреча обещала быть для меня особенно интересной.