На карнавале истории

Клара получила телеграмму из Киева о том, что ее мать при смерти. Клара пробыла в Киеве месяц, не отходила от матери, находилась вместе с ней в больнице.

В декабре она получила сообщение от подруги о том, что ее исключили из университета. Клара вернулась в Горький. В обкоме партии, куда она ходила жаловаться, ей показали постановление ректората. Там писалось, что ее исключили за непосещение занятий и за участие в пьяной оргии студентов 7 ноября. Она им объяснила, что была в это время в Киеве (предъявила справку из больницы). Но с этим никто не хотел считаться — все было решено свыше.

Она поехала в Москву в Министерство высшего образования. Там ей ответили, что «не вовремя она это затеяла». Ничего не добившись, она вернулась в Киев. Вдогонку получила официальный приказ «исключить за поведение, не достойное советского студента».

Клара, хотела она этого или нет, связалась с самиздатчиками.

КГБ такими расправами с любым протестом либо устрашает людей, либо превращает их в активных оппозиционеров. (Слава Богу, Клара уже покинула СССР и живет в Израиле.)

*

В конце декабря нам рассказали, что в городе Умани живет эсэрка Екатерина Львовна Олицкая, написавшая книгу воспоминаний. Заручившись рекомендацией, я с одним крымским татарином поехал в Умань.

Екатерина Львовна жила вместе с женой своего брата Дмитрия (о нём упоминает Солженицын в «Раковом корпусе») Надеждой Витальевной Олицкой-Суровцевой (о ней Солженицын часто вспоминает в «Архипелаге Гулаг»; в 3-м томе помещена ее фотография).

Олицкая уже знала обо мне и о крымском татарине из самиздата, поэтому рекомендации оказались ненужными.

Мы провели у них несколько дней, рассказывали о национальном движении татар, о новостях самиздата, о судах. Они рассказывали о своей жизни.

Екатерина Львовна уже в 1923 г. была арестована ГПУ. Потом обычный путь — Соловки, Сибирь, ссылка, лагерь. Всего около 30 лет жизни ушло на знакомство с прелестями карающего меча «неабстрактных гуманистов».

Интересно сравнить «Мои воспоминания» Олицкой с «Крутым маршрутом» Евгении Гинзбург. Она встретилась с Гинзбург на этапе и описывает, в частности, тот же спор сталинисток с нормальными зэчками о сбритой наполовину голове и кульминацию спора — пение сталинистками песни «Широка страна моя родная», вопль радости карасей, которых жарят на сковородке. И Гинзбург, и Олицкая удивляются степени поражения психики сталинисток. Но в книге у Олицкой видна пропасть между личностью, воспитанной в дореволюционном революционно-гуманистическом духе, и фанатиком-революционером, мозги которого вывернуты революционным мифом, не только заслоняющим действительность, но и калечащим личность, уничтожающим уважение к себе и гуманное отношение к другой личности.

У Гинзбург ощущается сквозь изумление перед дикостью товарищей по партии некоторое родство, понимание их.

Олицкая же, глядя на своих идейных врагов, ощущает себя «доисторическим животным», «ихтиозавром» (по словам Зинаиды Тулуб, украинской писательницы, едущей в этом же вагоне), сохранившим свою личность.

Олицкая возмущалась рассказом Гинзбург о том, как эсэрка Д. в тюрьме спрашивала одного из руководителей своей партии, можно ли брать папиросы у коммунистки.

— Я знаю Д. Мы не были фанатиками. Фанатики — они! Пройдя через «Крутой маршрут» тюрем и лагерей, Гинзбург ничему не научилась, ничего не поняла в истории гибели своей партии: она повторяет клевету своих палачей на чужие партии, повторяет миф о том, что эсэры — фанатики, истерики и т. д. У нее осталась партийная нетерпимость.

Впоследствии, читая «оппозиционера»-марксиста Василия Аксенова (сына Е. Гинзбург), его повесть «Любовь к электричеству», я вспомнил слова Екатерины Львовны. Аксенов, не задумываясь над историей поражения большевиков, повторяет трафаретные образы истерических эсэров, авантюристов и демагогов. Ни одной светлой личности среди противников — как будто у эсэров не было Веры Фигнер, Каляева, Прошьяна, Maрии Спиридоновой, у большевиков же — «железного» Феликса, истерического Зиновьева, распутного садиста Берии, предателей типа Радека, большевистского Азефа-Сталина, фальсификатора Крыленко (какой длинный список уроков можно составить только из «вождей» партии большевиков!). Сам Ленин высоко ценил Прошьяна — даже после восстания 6 июля 1918 года.

Конечно, кто же в СССР позволит вывести образ эсэра, преданного делу трудящихся, социализму, эсэра умного, честного?!

И Екатерина Львовна, и Надежда Витальевна, тоже встречавшаяся с Гинзбург, всегда подсмеивались над ней, над остававшимися у нее мифами.