На Кавказе меня встречал Лермонтов

Барклай-де-Толли, если внимательно перечитать сочиненное им свидетельство о смерти, считал, что Лермонтов получил сквозное огнестрельное ранение правого и левого легкого. О ранении сердца он совершенно не упоминает. Вероятно, при осмотре ран на трупе и мысленном воспроизведении хода пули от нижнебоковой раны справа до задне-верхней раны слева, доктор посчитал, что сердце остается спереди от раневого канала.

Нижегородский профессор хирургии С. П. Шиловцев также считает, что сердце поэта не было затронуто. По его мнению, пуля прошла через печеночный угол поперечной

ободочной кишки, печень, диафрагму и левое легкое, минуя сердце и правое легкое.

«Причинами смерти Лермонтова, по нашему мнению[6], являются повреждение легких и профузное кровотечение.

Огнестрельное повреждение легких и плевры привело к гемопневмотораксу, острой дыхательной и сердечной недостаточности.

Травма крупных сосудов легких вызвала интенсивное кровотечение с очень большой кровопотерей.

Помимо уже приведенных признаков кровотечения, следует назвать резкую бледность кожных покровов и слизистых у трупа. «Дуэльные» рубашка и сюртук настолько пропитались кровью, что сохранить их для истории не представлялось возможным, и они были сожжены.

Кровотечение было не только наружное из ран, но и внутреннее. В плевральных полостях скопилось так много крови, что она продолжала интенсивно и длительно изливаться из тела поэта даже после наступления его смерти».

Боевой офицер А. Чарыков, пришедший глубокой ночью 16 июля на квартиру убитого, невольно поразился обилию

изливающейся крови: «…увидел труп поэта, покрытый простыней, на столе; под ним медный таз; на дне его алела кровь, которая несколько часов еще сочилась из груди его».

Дамы, приходившие в большом числе к умершему, «мочили платки свои в крови убитого, сочившейся из неперевязанной раны».

Поэтому мы и предполагаем, что шансы тяжелораненого Лермонтова на выздоровление были минимальными, составляя, вероятно, не более 10 % (такой процент раненых выживал в то время при подобных травмах).

Однако долг врача – до конца бороться за жизнь больного, продлевая ее драгоценные дни, часы и даже минуты. Только тогда с чистой совестью он может смотреть в глаза родственникам больного, его друзьям и нам, потомкам».

«Дело здесь не только в этих противоречиях и недоработках. Все четыре свидетеля трагедии – М. П. Глебов, А. И. Васильчиков, А. А. Столыпин (Монго) и С.

С. Трубецкой – очень кратко и сбивчиво сообщали о ходе дуэли. Или хранили молчание. Например, ими даже не указано – произвел ли свой выстрел (в воздух) Лермонтов, кто у кого был секундантом: в одном случае Глебов называл себя секундантом Лермонтова, в другом – Мартынова.

«Оба секунданта дали 17 июля свои показания, в соответствии со своим письмом к Мартынову. Но с пера Васильчикова срывается предательская фраза: «Дойдя до

барьера, майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела, из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух».

Последняя фраза в подлинном деле подчеркнута кем-то карандашом. И справедливо: верно или неверно показание Васильчикова, но оно свидетельствует, что пистолет Лермонтова после поединка оказался разряженным.

В связи с толками о выстреле Лермонтова на воздух, это обстоятельство должно было привлечь пристальное внимание следственной комиссии. Но, как ни странно, заявление Васильчикова не подверглось проверке. Мартынову, Глебову и Васильчикову не был устроен даже

перекрестный допрос: когда, при каких обстоятельствах Васильчиков разрядил пистолет убитого? Кто это видел или слышал? Следственная комиссия этот вопрос обошла совсем».

В гражданском суде отнеслись к делу внимательнее. «Не заметили ли вы у Лермонтова пистолета осечки, или он

выжидал вами произведенного выстрела, и не было ли употреблено с вашей стороны, или секундантов, намерения к лишению жизни Лермонтова и противных общей вашей цели мер?» – гласит пункт опросного листа.

«Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было», – уклончиво отвечает Мартынов.

Как известно, гражданский суд не успел закончить рассмотрение дела о дуэли: его перенесли в Комиссию военного суда, учрежденную в Пятигорске по «высочайшему повелению».

Под непрестанным нажимом военного министра, комиссия закончила всю процедуру в течение трех дней.

Когда оставалось только послать определение в Тифлис на утверждение командира Отдельного кавказского корпуса Головина, из дела были изъяты вещественные доказательства: пистолеты, из которых стрелялись противники, и были заменены другими.

Двадцать девятого сентября в комиссию поступило предписание пятигорского коменданта и окружного начальника Ильяшенкова вернуть пистолеты, находящиеся в суде, так как они взяты были частной управой… по ошибке. Вместо них комендант прислал другую пару, принадлежавшую, по его словам, самому Лермонтову, из которой якобы он стрелялся.