На Кавказе меня встречал Лермонтов

Особенно бесило Андроникова то, что эти провинциальные литературоведы перенесли в высший свет прошлого века ухватки и приемы века нынешнего. И Андроников решил встать на защиту поруганной чести императора! Он задумал воспроизвести сцену убийства Лермонтова с максимальной достоверностью или, проще говоря, провести следственный эксперимент, спустя 115 лет.

Прежде всего, оружие. Кто сказал, что стрелялись из дуэльных пистолетов? Откуда в полувоенном Пятигорске дуэльные пистолеты Лепажа? И особенно в то время, когда дуэли были категорически запрещены? (А как же частные коллекции дворян? – А. Г.).

Детальное ознакомление с протоколами дуэли показало, что оружием явились штатные седельные кавалерийские

пистолеты. И тут Андроников обратился к хранителю отдела оружия ленинградского Эрмитажа – Леониду Ильичу Тарасюку. В распоряжении Тарасюка находился весь огромный арсенал Эрмитажа, размещающийся в полукруглой башне Зимнего дворца рядом с Зимней канавкой.

Уже не один год он занимался разбором и атрибуцией громадной груды оружия, накопившейся за два с половиной столетия, где, наряду с драгоценными миланскими доспехами, дамасскими саблями, испанскими

аркебузами, находились все образцы русского холодного и огнестрельного оружия, начиная от времен Ивана Грозного и до последнего царя.

К просьбе Андроникова – найти аутентичные пистолеты и использовать их в следственном эксперименте – Тарасюк

отнесся с энтузиазмом. Через некоторое время несколько пистолетов были найдены.

По сравнению с этими «гаубицами», лепажевские дуэльные выглядели, как детские игрушки. Тарасюк дал мне их подержать и сказал: «Они должны стрелять на дуэли».

Для того, чтобы музейный пистолет выстрелил, он должен иметь исправный механизм и боевой заряд, состоящий из пули и пороха. Еще было бы хорошо, чтобы в момент выстрела не разорвало бы дуло. «Наверняка металл подвергся коррозии за сто лет, и дуло разнесет вдребезги при первом же выстреле», – предположил я. «В то время и слова-то такого не было – коррозия, – возразил Тарасюк. – Разве мы не пробовали фехтовать рапирами эпохи Людовика XVI? И что? Где ты видел хотя бы царапину на них?»

Это было правдой. В отличие от современных клинков, которые нещадно ломались на тренировках, старинные толедские, золингеновские и демидовские оставались целыми и невредимыми. Только искры летели, как и столетия назад.

Решив таким образом проблему коррозии, Тарасюк приступил к восстановлению механизмов. По-моему, он приспособил для этого токарный станок Нартова, сделанный для Петра I, но от прямого ответа он уклонился,

заметив, что действительно использовал некоторые подручные средства, имеющиеся в Эрмитаже.

Я занялся порохом и пулями. (…)[8]

Работа эта проходила в эрмитажном арсенале по субботам и воскресеньям. Там же мы растирали порох в ступках и набивали его в картузы. Через несколько недель, к концу мая, у нас были новенький пистолет 1840 года, пороховые заряды и дюжина пуль. Были сложности с кремнем, но помогли коллеги из геологического музея.

При нажатии на курок, из-под него вылетал целый сноп искр. Пора было переходить к полевым испытаниям.

В ближайшее воскресенье Тарасюк приехал ко мне в Солнечное, где я снимал на лето сарай, и мы отправились в дюны. По дороге Тарасюк прихватил на стройке обрезки трех досок. В дюнах мы нашли симпатичный окопчик. Кругом росли сосны, тишина, покой – идеальное место для

полевых испытаний. Тарасюк развязал свой фронтовой сидор и достал пистолет, боеприпасы, пиво, бутерброды. Еще я заметил у него индивидуальный перевязочный пакет и бинты разной ширины. «Однако решил подстраховаться!» – подумал я и слегка заволновался.

Мы укрепили веревками три доски, одну поверх другой, на ближайшей сосне, нацепили мишень – «Лермонтов» готов.

Тарасюк снарядил пистолет и встал за другую сосну на расстоянии десяти шагов. Он поприцеливался в «Лермонтова» и сказал: «Так будет хорошо. Ложись в окоп, спрячь голову и не высовывайся! Можешь скомандовать: «Готовы? Сходитесь!» И сразу падай»!

Я расположился в окопчике и прокричал команду. Он спокойно поднял пистолет, тяжелый ствол не дрожал в его руке, палец медленно потянул спусковой крючок. Раздался страшный грохот, из дула вырвался столб огня вместе с клубами черного дыма.

Леонид стоял на том же месте с закопченной физиономией и морщился от боли, внятно ругаясь. При выстреле сильная отдача ударила в его раненую руку.

«Как это они тогда стреляли из этих самопалов?» – подумал я.

Мы подошли к «Лермонтову». Первая доска была просто размозжена в щепки, вторая и третья пробиты, а пуля застряла в сосне. Там мы ее и оставили. Захватив первую доску для Андроникова, отправились домой. По дороге я взглянул на Тарасюка и заметил у него слезы на глазах: «Ты чего? Так больно?» – «Нет, Лермонтова жалко. Как его изувечило!» Полевые испытания были проведены, настала очередь следственного эксперимента.