Такое привилегированное положение не спасло меня, однако, от самой главной операции учений — от штурма укрепленного района «противника», расположенного в сопках. я попал в подразделение, которому было приказано уничтожить дот (долговременную огневую точку) «противника». Дот был расположен на вершине довольно высокой сопки. Мы должны были действовать как в бою: делать броски, окапываться, ползти. Это-то нас и доконало. Мы выбились из сил. один ефрейтор сошел с ума в буквальном, медицинском смысле слова: вообразил себя главнокомандующим, вскочил и начал подавать бессмысленные команды. Его куда-то увезли. Солдат, ползший рядом со мной, дошел до такого состояния, что стал умолять меня пристрелить его или заколоть штыком. я тоже выбился из сил. Временами мне тоже хотелось остаться лежать и умереть. но все та же неведомая сила толкала меня вперед. я слышал внутренние приказы: «Иди!», «Беги!», «Ползи!». И я шел, бежал и полз. не могу объяснить, почему я тогда решил, что не облегчение, а утруднение задачи было выходом из положения. я взял винтовку выбившегося из сил солдата, взвалил его на себя и в таком виде продолжал ползти на высоту к «вражескому» доту. Все это наблюдали ходившие повсюду офицеры, инспектировавшие ход учений. они увидели то, что происходило со мной. Моего солдата сочли раненым, за ним приползли санитары. А я чудом дополз до дота вместе с сержантом из соседнего эскадрона. Мы бросили «гранаты». дот был признан уничтоженным. Мне с сержантом объявили благодарность. я был в невменяемом состоянии. лишь через несколько часов я пришел в себя.
После учения, однако, произошло событие, которое глубоко затронуло меня. В приказе по дивизии благодарность объявили почему-то не мне, как это было сделано ранее «на поле сражения», а тому парню, который просил меня пристрелить его и которому я помог доползти до вершины сопки. он был комсомолец и отличник политической подготовки. я же выбыл из комсомола и был на учете в особом отделе полка. Так я понял, что в советском обществе люди становятся героями не в силу их подлинных заслуг, а отбираются и назначаются на роль героев в соответствии с нормами коммунистической морали и идеологии.
* * *
Самым жестоким испытанием для меня в кавалерийском полку стал мой конь по имени Зарубежный. Это был конь монгольской породы, маленький, с очень длинной шерстью. он обладал одной особенностью: никогда не ходил шагом, а вечно бежал мелкой трусцой. Меня при этом трясло так, что все внутренности выворачивались наружу, галифе протирались до дыр и вылезали из сапог, обнажая коленки. Это был добрый по натуре конь, и мы привязались друг к другу, но изменить свой способ передвижения он не мог, как я ни пытался приучить его ходить нормально. я ему благодарен за то, что после него мне уже никакая служба не была страшна. А достался мне этот Зарубежный из-за моего принципа брать все последним. Когда стали распределять коней, никто не захотел взять Зарубежного добровольно, и он достался мне. Командиры эскадрона хорошо знали характер Зарубежного. Его давали в наказание самым нерадивым солдатам. Поскольку я принял его с покорностью, содержал его в чистоте и терпел его дефекты, ко мне прониклись уважением и предложили поменять его на другого коня. но он ко мне привязался, как к близкому существу, и я не мог предать его привязанность.