#на_краю_Атлантики

Упрямые, с самыми закостенелыми и неповоротливыми умами, какие можно найти в Москве, они упорно отказывались слышать и понимать его. Самое печальное было то, что Владимир Олегович, быть может, встал бы на сторону сына и поддержал бы Сергея в его желании независимости, но он слишком легко поддавался влиянию жены. Часто ему казалось, что ее мысли были его собственными, что ее возмущение было его личным возмущением, рожденным в глубинах его собственной души. Он попросту не умел отличить самое себя от жены.

Так это все удивительно сочеталось в них, ведь родители были люди неглупые, высокообразованные, интеллигентные, хорошо разбирающиеся в политике, истории, философии, литературе. В былые времена Ольга Геннадьевна занимала высокую должность в элитной больнице, а Владимир Олегович был чиновником в министерстве здравоохранения. У них до сих пор оставались широкие связи в медицинской сфере. Быть может, именно поэтому у Сергея не было выбора после школы – он поступил в медицинскую академию, пошел по стопам родителей.

Кончилось все тем, что лишь только Сергей начал зарабатывать, как съехал, вопреки всем протестам родителей. А через два года взял ипотеку в Подмосковье. Такое расположение квартиры было крайне неудобным – приходилось ездить на электричке в Москву, дорога отнимала по два часа, что было особенно убийственным после суточного дежурства. Но все-таки это была своя жизнь – своя, а не предписанная стариками-родителями, на своей жилплощади, и Сергей если не торжествовал, то с жадностью вдыхал воздух долгожданной свободы. Он доказал прежде всего себе, что был мужчиной, и это ли был не смысл!

Сколько ненависти в нем было к прежней жизни, к родителям, к тому, как тонко они издевались над ним, эта ненависть жила в нем, медленно растворяясь, как растворяется память с каждым днем, как выгорают чернила на бледнеющем чеке. Сергей часто спрашивал себя: если бы он не научился так сильно ненавидеть, научился бы он так сильно любить? Ему казалось, что тот, кто никого не ненавидит, тот никого и не полюбит. Так он оправдывал себя. Но все забывалось, забылось и это.

Вера вошла в просторную квартиру, немного испуганно оглядывая еще приличный, хотя и несвежий ремонт конца девяностых. Обои били в глаза пестрыми полосами, диваны были также неприятной коричневой расцветки, но это были уютные диваны, с мягкой обивкой. В гостиной стояла стенка – такая, как у Вериных родителей, когда она была еще девочкой. На кухне она увидела то же самое: кухонный гарнитур был когда-то очень стильным, но сейчас уже устарел. Казалось, что время в этой квартире остановилось. Однако при всем этом Веру не удивил ни ремонт, ни потрепанная и немодная мебель. Она сама снимала квартиру вдвоем с подругой, и их интерьер был намного хуже, чем то, что она увидела здесь.

Ольга Геннадьевна и Владимир Олегович казались приветливыми и ничем не выдавали себя. Они вежливо беседовали с Верой и Сергеем, наливали чай и подавали на стол угощения, которые привезли сын и его девушка. Но Вера знала, нутром чуяла, что что-то не так. По их холодным разочарованным глазам, причудливо сочетающимся с вялыми улыбками, она знала наверняка, что ей здесь не рады.

– Сергей рассказывал вам, Вера, какой он был проблемный мальчик в детстве? – говорила мать. – Особенно в подростковом возрасте. Это что-то с чем-то. Он такие вещи мне говорил, такие грубости!

– Да, – вторил ей супруг, – нрава он бешеного, конечно.

Вера подняла брови и посмотрела на Сергея, не понимая, верить рассказу родителей или нет.

– Не могу себе этого представить, – сказала наконец она и неловко засмеялась.

– Мама, ну зачем ты начинаешь, – немного раздражаясь, отвечал Сергей.

– Ну все-все, молчим, – сказал отец. – Сейчас-то он вроде бы не такой. Но предупредить стоит, чтоб Вера не пугалась, если что.

– Вы лучше расскажите про ваших родителей, Вера, – перебила мужа Ольга Геннадьевна. – Им не тяжело было отпустить вас в Москву? Не требовали, чтобы после института вы вернулись в свой родной город?

– Нет, конечно нет, – ответила Вера и рассказала, чем занимаются ее родители.

А затем на нее обрушился шквал вопросов, каждый из которых казался вежливым, но непременно с подтекстом, будто Веру все время пытались в чем-то уличить, будто ей не верили до конца и все искали повод упрекнуть ее в чем-то дурном, в каком-то преступлении, которое она скрывала. Не помня себя, она смотрела на старые морщинистые лица без бровей. Все сливалось, в ушах нарастал звон, она произносила какие-то слова, но не понимала, что говорит. Лицо Владимира Олеговича увеличилось и заполонило все вокруг, а его глаза, полные какой-то ехидной горечи, словно твердили ей одну только фразу: «Уж мы тебя выведем на чистую воду!» Она разнервничалась, щеки ее пылали. В какой-то момент она ушла на кухню, чтобы выпить лекарство. Сергей последовал за ней.

– Что ты пьешь? – сразу спросил он.

– Анальгетик, – сказала Вера. – Зуб болит. – Она кисло улыбнулась ему, превозмогая боль. – Похоже, от стресса разболелся.