На краю государевой земли

В городе, на посаде, стоял кабак и еще две торговые бани. И там, в кабаке и бане, играли в зернь. Карточные игры были тоже на ходу: все это шло в откуп охочим. Казна имела здесь большой доход с проезжих: на промысел и с промысла миновать этот городок было невозможно. Процветало тут на посаде и всякое ремесло. И тем же таможенникам дел хватало на всех, на два десятка человек. Здесь на восток, на промыслы, текли товары. Оттуда же, с Енисея и Лены, рекою шла пушнина. И в кабаке, и в тех же банях, в играх в зернь и карты, тут многие оставили свое добро, добытое тяжелым трудом за тысячу верст отсюда.

В один из первых его дней воеводства к Якову на двор заявились посадские во главе с Емелькой Чичканом и Тренькой Мозолькой, местными торговыми воротилами. Мужики не мялись долго. Они по-деловому подошли к знакомству с новым воеводой: поднесли ему внушительных размеров синий штоф с водкой. Штоф был изящным, с белыми и красными полосками, которые винтом опутали его. Тут же были две стеклянные, на тонких ножках рюмочки. Это был обычный, хитрый ход посадских и торговых, для проверки, для стыковки с новым воеводой: если пьет, тогда спокойны они были.

Яков выпил с ними водки. Мужики, откупщики кабака и баней, поднаторевшие в делах с воеводами, сразу же определили — воевода свой человек.

После этого визита, Яков приказал стрельцам притащить в съезжую тех, мошна которых выдерживала до двадцати и более покручников. Таких оказалось немало, и стрельцы забили ими съезжую, а к ним еще и откупщиками и посадскими.

Якову были нужны эти зажиточные мужики. Он задумал содрать с них десятую деньгу, отстроить, конечно, не за один год, воеводский двор и поднять крепость: заделать острогом сгоревшие стены. Поэтому, зачитав собравшимся об этом царскую грамоту, он напрямую заявил им: «Миром строить надо!»

— Не-е, воевода, сё государево дело! — отрицательно закачали головами мужики. — Ставь казной! Стрельцами!

— Таможню возьми: бездельных, корыстных! — стали зубоскалить зверовщики.

— Вот Дёмка придет из Туруханска — тогда и поговорим! — сослались торговые на Шишкина, известного всем здешним старого пройдоху, приказного тобольского стола; тот уже четвертый год ведал Туруханским зимовьем.

Яков насторожился: вот с ним-то, с тем пока еще неведомым для него Шишкиным, он и надеялся встретиться вскоре.

С мужиками он так и не договорился, на том и разошлись ни с чем. А дальше — больше. Собрал он опять их, и получилось то же самое. И те, с мошной, снова: вот, дескать, придет Дёмка, он скажет свое слово… И Яков, не видя еще ни разу приказчика, уже был зол на него.

— Ничего, Яша, зато мы вместе, — тихо говорила Аксинья, успокаивая его вечерами дома, когда он приходил из воеводской сумрачным. — Все образуется, как-нибудь…

Но он видел ее глаза, и ему казалось, что они укоряли его, словно говорили: притащил бог знает куда, и живем, как цыгане… А выйдешь из дома — кругом посадские и торговые, прижимистые, несговорчивые…

Прошло полтора месяца, как он приехал сюда. В середине сентября выпал снег и стало примораживать.

В один из таких, уже по зимнему холодных дней Яков притащился в съезжую рано, чтобы, пока там еще никто не появился, посидеть одному. С самого утра у него болело все тело, а на душе было скверно. Вчера он опять полаялся с купцами, обозлился, напился и уже с нетерпением ожидал этого сукиного сына, Дёмку, на которого все сваливали мужики.

Крохотное оконце в съезжей затянуло изморозью. В избе было полутемно и пусто. И странно, но одиночество не помогало, не успокаивало, как бывало раньше.

«Хоть бы сверчок запел!» — мелькнуло у него, и снова все о том же. — И где этот мерзавец Дёмка!»…

Вспомнилось ему почему-то детство, речка. Они, мальчишки, валяются на жаркой песчаной косе, греются после купания… А вот перед его мысленным взором появилась Матрёнка, его первая жена, какой он увидел ее когда-то впервые в соседнем поместье, у Васьки Бестужева, под Смоленском… Он хотел вспомнить свои походы и сражения, в которых участвовал, но не смог выжать из памяти ничего: их там как будто и не было. А ведь половина его жизни прошла в них…

Он тяжело вздохнул, нагнулся, чтобы открыть казенный сундук: из глаз у него брызнули искры, сердце учащенно забилось и вдруг сжалось, остановилось, сильная боль ударила его по груди… Он распрямился, посидел, отдышался. Затем он достал все-таки из сундука грамоты, бумагу и чернильницу с пером, разложил все это на столе перед собой. Подьячего у него не было, и его работу приходилось делать ему самому.

«Да это и хорошо, что его нет», — подумал он, встал, хотел было пройтись по избе…

Но в этот момент в сенцах забухали чьи-то ножищи: видимо, пришлый стряхивал снег. Затем дверь в съезжую распахнулась, и в избу уверенно ввалился какой-то человек в собольей шубе, и в первый момент показался огромным, великим. Но когда он скинул шубу, перед Яковом предстало плюгавенькое существо, здорово похожее на Дружинку, с таким же въедливым взглядом бесцветных глаз и жиденькой бородкой…