На краю государевой земли

Отец Ефрем был намного старше Федьки, но здоровьем и силой Бог не обидел его, он был еще крепок. Когда-то Ефрем ходил в казаках. Федька был тогда еще пацаном. Да и как ему забыть кота макуйли и Ефремкин погреб, где он искал того кота…

— Что, и сюда за котом? — засмеялся отец Ефрем, начиная всякий раз с этого при их встрече.

Федька заворчал, мол, ладно, будет тебе…

— Я зачем пришел-то до тебя, — начал он. — Ты слышал, поди, уже, что высылают меня, на вечно. В Якутск!.. Поэтому я тут все продаю. Обители же отпишу свою деревеньку, что на протоке Иштан, в дар. И коли будет нужда, приду хром, слеп, аль скорбен, так было бы где преклонить голову напоследок, в сем божьем доме!.. Так что, Ефрем, давай оформляй вкладную. Зови келаря!

Отец Ефрем засуетился. Не часто делали вклады в его обитель. А тут на тебе! Уже другой вклад за неделю, и все от тех, из ссыльных.

«Это хорошо! Побольше бы!.. А чего побольше бы?.. Вкладов или ссыльных, битых государем!»…

Он отмахнулся от этой нехорошей мысли. Важнее было то, что он слышал. А слышал он, что место у Федьки там доброе, курья богата рыбой, и луг на острове с сенокосными угодьями…

Пришел келарь Иона. Вкладную запись оформили быстро. И Федька тут же приложил к ней свою руку.

— Ты что на Пролубницу-то[82] пришел? — спросил отец Ефрем Федьку, вопросительно заглянув ему в глаза. — Она же, матушка, покровительница всем раскаявшимся, блудникам и блудницам… Хи-хи-хи! — захихикал он, потирая руки, затем потащил Федьку из игуменской к трапезной, маленькой рубленой избушке, уютно убранной внутри.

— Пойдем, там выпьем, — тихо зашептал он Федьке и оглянулся на келейную. — Здесь грех, грех!

— Да?! — удивленно вскинул Федька вверх брови, думая, что Ефремка разыгрывает его. Уж он-то знал его хорошо.

На мгновение он задумался, затем засмеялся:

— Ладно, брось заливать! Ты вот заходи как-нибудь. Отменную настоечку моя Танька настояла на чернике. Ох, зараза, и добрая же получилась!

Он выпил с игуменом водки. Они разговорились. Ефремка почему-то вспомнил прошлое, как он попал в игумены, из казаков-то…

— Скучно жить, Федька, стало! — признался он. — Что ни день, все то же.

— А тут?

— Э-э, тут иное! Вот встанешь утром рано-рано — и все уже осмыслено! А там что?..

Ефремка постригся давно, уже более четверти века назад. Толчком к этому послужила смерть его детей. Они умерли как-то разом, в поветрие. А затем было еще и бегство его жены, Акулинки, с каким-то казаком. По слухам, та живет и по сей день за тем казаком в Красноярском остроге. Но постригся он не из-за того, что потерял ее.

Вроде любви, аль там, как говорят, прилепился к ней, как репей к заднице. Хи-хи! Не-е!

Тут было иное. Подумал он, покумекал, и набрел на мысль, что все здесь, в здешнем мире, в том числе и служилом, тлен, самый настоящий. И скучно ему стало от этой мысли… А что будет с тем кладом его таежным? Если умрет сам, то прахом пойдет: ни себе, ни людям. А то, еще чего доброго, достанется какому-нибудь лихому человеку… Куда не кинешь мысли — везде плохо… Помаялся он вот так, помаялся и пошел в обитель Успения Пресвятой Богородицы. Но вклад принес туда малый, чтобы не искушать старцев. По себе знал: как увидит золото или серебро, так дуреет… Постригся он и вроде бы попервоначалу-то, ничего… А потом пригляделся… Мать честная! Там то же самое, что у казаков, только прикрыто черной скуфейкой. И стало ему жалко даже того малого вклада, что принес в обитель… Старцы-то оказались слабы, по мирскому жили, не в обители, на посаде, да в деревеньках, благо, по Сибири баб мало было…

— Одно слово — что старцы!.. Двое из их братии как-то раз не поделили женку: служилый в заклад оставил, к государю собрался. Так порезались ножами! Слава богу, не до смерти…

Пожил он в обители, и стало ему опять скучно: не то место, душа не принимает. А тут еще грамота пришла от Макария, от архиепископа.

— Из Тобольску! Да все бы ничего: и раньше грамоты ругательные приходили о не старческом житье-бытье в обители. Но вот с грамотой приехал и новый игумен, Феодосий, порядки привез!.. Прежний-то, Евстратий, под стать был нашим старцам. А старцы-то, свой брат, казаки, гулящие в прошлом, да промысловики. Народ отпетый. Землю пахать, или там еще что-нибудь: ни-ни!.. И разбежались. Обитель запустела. И игумен уехал назад, в Тобольск, оттуда же куда-то на Русь святую…

И старец Ефрем основал новую, Алексеевскую обитель, поднял ее. Но как раньше он был безмерно расточительным, так сейчас, к концу жизни, стал скуп, очень скуп, был рад каждому дарителю, хотя обитель не бедствовала.

Федька уже знал, что поднять монастырь на вклады новопостригшихся братьев было невозможно. Оттого, что соберутся в складчину нищие, вместе они не станут богаче. Тут было что-то иное… Вот это загадка!.. Государь же не даст денег на подъем неизвестному строителю. И патриарх тоже, правда, благословение — может быть. Но с одного благословения стены-то не выросли еще нигде.

— Откуда деньги-то, серебро? — спросил Федька игумена.

— Кхе-кхе!.. Бог помог!