На краю света. Подписаренок

Ехать туда я, признаться, побаивался. Из всей артели, не считая отца, свои только дядя Илья да дядя Гарасим. А Федот Саетов, Елкин и Тимка Бабишов — люди чужие. Кто их знает, как они там на меня посмотрят… Елкин, как я это приметил, все больше молчит да сосет свою трубку. Значит, при случае может здорово отматюгать. Знаем мы этих молчаливых мужиков. Тимка Бабишов все скалит зубы да гогочет. Значит, при случае будет дразнить да высмеивать. А Федот Саетов не молчит, и не ругается, и не жалуется на свою разнесчастную жизнь, как наш дядя Илья, а говорит негромко, как бы сам с собой. Артельщики слушают его очень уважительно и считают вроде как бы за старшего. Хотя годами он моложе их. В общем, получалось, что Федот Саетов мужик очень хороший. Но кто его знает, как он там на меня посмотрит. А топтать дорогу, оставаться с лошадьми на зимовье — с этим я запросто справлюсь. Пилить, колоть дрова, развести костер, выпрячь и запрячь лошадей — это дело для меня тоже привычное. Лишь бы ихние кони были такие же смирные, как наши.

Ехать решили цугом в первый день после николина дня, с расчетом передневать в Устуге и уж оттуда отправляться в эту самую Ямную. В сани решили запрячь Рыжка дяди Ильи, а нашего Гнедка поставить в постромки. Вечером дядя Илья принес к нам все свое снаряжение, а потом заявился и дядя Гарасим. Сразу же по приходе он стал помогать отцу в сборах, во все вникал, обо всем дознавался. Конон тоже помогал собираться. После нынешней поездки в большую тайгу он возомнил себя уж настоящим таежником и все время старался вставить свое слово в разговоры взрослых об охоте. Я же состоял при этих сборах сбоку припеку. Мамонька сразу же заметила это и велела мне ложиться спать. Выезжать-то придется в полночь.

И действительно, ночью меня разбудили. На дворе уж стояли в упряжке кони. Все охотничье снаряжение и провиант были уложены в воз под сено. И Гнедко действительно был запряжен в постромки впереди дядиного Рыжка. Отец, дядя Илья и дядя Гарасим сидели за самоваром и поджидали Федота Саетова и остальных своих напарников.

Вскоре к дому подъехали сани, и через минуту Федот Саетов, Иван Елкин и Тимка Бабишов ввалились в избу. Ну, тут наши встали из-за стола и начали оболокаться в дорогу.

Перед самым выходом из избы дядя Гарасим долго читал перед образами какие-то молитвы. Все охотники в полном снаряжении тоже стояли перед иконами. Внапоследок перекрестились раза по два и пошли на двор.

Деревню проехали тихо и спокойно. Ни один человек нам не встретился, ни одна собака не тявкнула. На небе вызвездило. Встречный ветер обжигал лица. Но к этому все были привычные. Дорога поначалу была наезженной и укатанной, и кони бежали без понуканий крупной рысью. А как свернули на Безкишенский хребет к Устугу, тут дорогу уж перемело. Тут уж все стали полагаться на нашего Гнедка, который шел впереди в постромках, на его чутье и сноровку не сбиться с заснеженной дороги в глубокий сугроб.

В Устуге передневали, чтобы подкормить лошадей к тяжелому переезду в Ямную. Деревня Устуг маленькая. Живут там расейские из Витебской и Могилевской губерний, живут плохо. Кругом высокие горы и непроходимая тайга…

На следующий день раным-рано мы выехали в Ямную. Версты через две за деревней торная дорога кончилась. Дальше надо было ехать уж целиной. Тут мне пришлось садиться на Гнедка и на нем уж топтать дорогу. А наши охотники сидели в санях, курили и спокойно посматривали по сторонам. Слезать с саней и по горло купаться в снегу им сегодня не полагалось. Надо было беречь силы на погоню за маралами.

Версты через три мой Гнедко окончательно выдохся, и мне пришлось пересесть на саетовского Игреньку. Но и Игренька через некоторое время был в мыле. Так что пришлось садиться на третьего, а потом на четвертого коня. Так весь день и меняли их.

Поначалу я ждал от этой дороги что-нибудь интересное. Ведь мы отправились все-таки в большую тайгу. Но пока интересного ничего не было. Кругом, насколько глаз хватал, виднелся ельник, пихтач, осинник, местами листвяг и сосняк. Вроде как и в ближней тайге, только гораздо гуще. Деревья были покрыты снегом. Он придавал всему какое-то глухое, тяжелое безмолвие. Но скоро все это мне надоело, и я с тоской смотрел на какие-то распадки и ключи, которые и справа, и слева впадали в Устуг. Все они были похожи друг на друга. Но ни один из них не оказывался Ямной. Только поздно вечером, проезжая мимо какой-то очередной ложбины, я услышал сзади крик: «Стой! Стой!» — и догадался, что мы доехали наконец до этой проклятой Ямной.