На краю света. Подписаренок

— Теперь я вспомнил об этом деле, — сказал крестьянский. — Вам же ясно писали, что казна не располагает средствами на отправку вашего Родзиевского в Томск на стационарное лечение. Если Родзиевские не в состоянии лечиться на свой счет — их обязано отправить общество. Неужели вы там этого не понимаете?

— Как не понимаем, ваше благородие. Мы все понимаем. Но только мы не можем. Живем плохо. Еле концы с концами сводим. Это обществу непосильно.

— А жить с ним посильно? Ведь они всю деревню заразят.

— Не заразят, ваше благородие. Они отдельно живут от деревни. На отшибе — за речкой. Лет пятнадцать уж там живут. С самого приезда. И ничего… бог милует. Никто, кроме них, в деревне не болеет. Так что окажите божескую милость, ваше благородие. Отправьте его на казенный счет. А то у нас обчество сумлевается, как бы не прислали новой раскладки за этих Родзиевских…

— Вот что, староста, — сказал крестьянский начальник. — Приговор твой я не возьму. Никаких средств на это у меня нет. Кроме того, лечебное дело не входит в мои обязанности. Иди со своим приговором в больницу к начальнику врачебного участка доктору Овчинникову. Проси его об этом. Но учти — если вы этих Родзиевских из деревни не уберете, то я отправлю их в Томск за ваш счет. Пора кончать это безобразие, а то вы у меня заразите всю деревню, всю волость. Бери свой приговор, и чтобы духу твоего здесь не было. Иди к Овчинникову, поезжай в Минусинск, в Красноярск, к черту, к дьяволу, а Родзиевских этих из деревни убирай. Через два месяца старшина приедет проверить это дело…

Тут крестьянский начальник сунул в руки старосте приговор витебского общества и захлопнул перед его носом окно. Потом встал, подошел к шкапу, вынул из него флакон с духами, налил их на носовой платок и стал протирать себе руки.

— Какая дичь! — возмущался он. — Целая семья вымирает от туберкулеза кожи, а они дипломатию разводят: отправим одного — заставят отправлять всех!

Тут крестьянский начальник заметил, что витебский староста все еще стоит под окном с непокрытой головой и чего-то ждет. Это почему-то сильно рассердило крестьянского. Он резко открыл окно и негромко, но раздельно проговорил:

— Я тебе что сказал? Я тебе сказал, что приговор у тебя не возьму, что денег у меня на отправку Родзиевского в Томск на лечение нет, чтобы ты с этим приговором шел в больницу к доктору Овчинникову. Он начальник врачебного участка и должен заниматься этим. Марш отсюда, пока я не послал за урядником…

И снова захлопнул окно под носом витебского старосты. А тот постоял еще некоторое время, спрятал приговор в карман, надел свой картуз и медленно пошел к воротам.

Крестьянский начальник стоял у окна и смотрел ему вслед. Когда староста скрылся за воротами, он как бы сам себе сказал:

— Не даст ему Овчинников ни копейки. У него тоже нет для таких случаев кредитов. Особенно сейчас. И все-таки это дело так оставлять нельзя. Надо заставить их отправить этих Родзиевских…

Потом он прошелся по своей канцелярии, что-то подумал и обратился к студенту:

— Напишите, Сашенька, комскому старшине построже, под личную ответственность, чтобы он не позднее первого октября обеспечил отправку семьи Родзиевских в Томск на стационарное лечение за счет сельских сборов витебского общества, в крайнем случае за счет волостных сумм. И чтобы об исполнении немедленно сообщил. А я с Овчинниковым об этом поговорю.

И крестьянский начальник сердито вышел из канцелярии. Однако вскоре пришел обратно, сел за свой стол и раскрыл окно. И тут во дворе сразу появился новый проситель. Судя по одежде, тоже расейский. Подобно старосте, он при входе во двор сразу же снял свою войлочную шляпу и через весь двор шел с непокрытой головой. Подойдя к окну крестьянского начальника, стал низко кланяться и жалостливо повторять: «К вашей милости, ваше благородие… К вашей милости».

— Что у тебя?

— С прошением к вашей милости. — Мужик вынул из своей шляпы сложенное прошение и подал его в окно. — Окажите божескую милость. Помогите! Невтерпеж стало. Семья большая.

Крестьянский начальник взял прошение, развернул его, посмотрел и недовольно сказал:

— Опять витебский. Эти витебские в печенке у меня сидят.

— Семья большая, — продолжал мужик, — хлеб не родится, пшеница не дозревает, рожь вымокает. А если что и уродится, то каждый год убивает помхой. Хоть глаза закрывай да убегай куда-нибудь или возвращайся обратно в Могилевскую губернию…

— А чего же вы селились в этой Витебке? Ехали бы в Анаш, в Тесь, в Убей, в Брагину… Там места хорошие.

— Просились, ваше благородие. Нигде не пускают. Говорят, самим тесно. В Кульчеке хотели было взять. Запросили с нас три ведра водки да пива пять ведер. Это ведь тридцать с лишним рублей. Две коровенки можно купить. Вот и пришлось селиться в Витебку.

— Когда приехали в Витебку?

— Да уж три года живем.

— Значит, в двенадцатом году?

— В двенадцатом. Так и есть, — подтвердил мужик.